Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

священник – «поп никонианский», который, желая подействовать на заключенную страхом, отнес это событие к Божию наказанию за ее отвращение от истинного пути и сказал ей текст 108-го псалма: «Еже положитеся дому ее пусту и живущего не имети». Премудрая разумница не внимала их буести. Услыхав о смерти сына, пала на землю пред образом, плача и рыдая, умиленным гласом вещала: «Увы мне, чадо мое! Погубили тебя отступники!» И долго голосила надгробные песни, так что слышавшие сами рыдали от жалости. «Помнишь ли, как бывало! – писал к ней впоследствии Аввакум. – Уже некого чотками стегать и не на кого поглядеть, как на лошадке поедет, и по головке некого погладить! Миленькой мой государь! В последнее увиделся с ним, егда причастил его!»

Со смертию молодого Морозова, действительно, дом их запустел до конца. Имение, вотчины, стада коней были розданы боярам; а вещи, золотые, серебряные, жемчужные и от дорогих камней, были распроданы. Так говорит сказатель жития. Он же повествует, что при этом в одной палате множество золота нашли, «заздано в стене», – клад, спрятанный, вероятно, еще предками Морозовых, что было в обычае в старое тревожное и опасное время. Крестьянин зарывал свои сокровища в землю, боярин замуровывал их в каменных стенах своего дома.

Однако ж не все из имения подверглось опальному расточению. Один верный раб Морозовой – Иван – по ее повелению припрятал некие дорогие вещи у верного человека, но был предан своею женою, был пытан и мучен, огнем жжен шесть раз, но все перетерпел и наконец был сожжен в Боровске с другими ревнителями древнего благочестия.

После того царь как бы сжалился над заключенною и повелел отдать ей двух рабынь, чтобы послужили ей в заключении, Анну Амосову, а другую Стефаниду, прозываемую Гнева, которые с великою радостью пошли служить боярыне, потому что были ее единомышленницы. Княгиня, сестра Морозовой, не получила подобного облегчения в своей участи, но зато Бог послал ей честнейшую от рабынь – боярскую дочь Акулину, которая сама наложила на себя этот подвиг, пожелав служить ей, приходя и отходя, а впоследствии постриглась и наречена Анисия. Она тоже находилась под началом матери Мелании и твердо укреплялась в своих мыслях писаниями Аввакума, который умел ценить в ней боярское происхождение как важную авторитетную общественную опору для большего утверждения и распространения своих учений.

Несчастные ревнительницы древнего благочестия из такой знатной и высокой среды, конечно, обращали на себя общее внимание. Особенно важно и дорого было их ревнование для их единомышленников, которые находили в их подвиге сильную точку опоры, сильный и яркий пример при распространении своих заблуждений в народе, и потому, естественно, должны были всеми средствами помогать их подвигу, бодрствовать над ними со всех сторон. Видимо, что посредством стариц и служанок несчастные жертвы находились в постоянных сношениях с этим темным миром и получали оттуда непрестанные «укрепления» стоять и страдать за правду, за старое предание отеческое до конца. Этими-то путями Морозова успела в своем заточении причаститься от странствующего попа – инока Иова Льговского.

Этот Иов происхождением был из Литвы, от родителей шляхетских рожден. В 1611г., когда Филарет Никитич, отец царя Михаила, тогда митрополит Ростовский, находился в польском плену, Иов, еще юноша, был им приобретен, жил ботом при его келье, облечен в иноческий образ и посвящен во иерея во время уже патриаршества Филарета. Потом он был отпущен на собственное жительство: где похочет, да соберет себе духовные чада и научит иноческой философии. С тех пор Иов сделался скитальцем, основывая по временам монастыри, и в том числе Льгов (1669г.). Преходя, крыяся по местам во время гонений на староверство, он под конец удалился к Дону и при реке Чире основал новый монастырь, поставление которого запечатлел своею смертию, прожив больше 100 лет[59]. Этот-то скиталец, находясь тогда в Москве, и был проведен к Морозовой.

Очень милостив был к ней карауливший ее стрелецкий голова. Она умолила его пустить к ней старца, сказав так: «Был в дому моеви, в одном из наших сел, некий священник; была милость наша к нему. Теперь, я слышала, он здесь; жаль мне его, старика, позволь повидаться с ним, если будет твоя милость к нашему убожеству». И вот пришел старец белецким образом, т. е. переодевшись, подать ей бесценный бисер. Иов так был умилен ее страданием, что после не мог без слез вспоминать об этом.

Теми же путями Морозовой представился случай повидаться и с сестрою. Однажды, когда, разумеется, предварительно все было улажено, Урусова сказала своей начальнице, у которой жила в келье: «Госпожа! Ты знаешь, как болит сердце матери о детях; знаешь и то, что я оставила их Христа ради. Пусти меня в дом мой; поцелую я их и утешу и сама утешусь, и еще до вечера возвращусь сюда; никто не будет знать об этом, только ты да я… Теперь полдень, а игуменья в гостях и старицы разошлись, и людей на монастыре мало; а я, фатою покрывшись, пройду, и никто не узнает меня». Сверх чаяния начальница отпустила ее. Велела ей только оставить образ Богородицы, как бы в залог того, что она воротится: «Знаю, как ты любишь образ Владычицы нашея, оставь мне его здесь и иди с миром: Она, Помощница, возвратит тебя сюда». Княгиня вышла. На дороге – навади бес неких злых человек – ее сочли за беглую и хотели было взять. Она смело защитилась. Потом встретилась (без сомнения, по уговору) с Еленою, которая, вероятно, все это и устроила, и вместе пошли на Печерское подворье. Дворница дала знать Морозовой об их приходе; та выслала рабу свою Анну, вместо которой в обмен возвратилась к ней уже сестра – Урусова. На крыльце мимо ног караульщика прошла, который подумал, что та же Анна идет. «И беседоваша любезно мученица со исповедницею». Но позавидовал дьявол; у караульных стрельцов сделалась тревога. Они догадывались, что дело неладно. Голова, упрошенный Морозовою, успокоил их и велел только гостье ночевать: «Я ночью выпущу ее тихонько», – объяснил заступник. Таким образом, тревога послужила к еще большей радости сестер. Всю ночь они ликовали, беседуючи. К свету Урусова ушла, а Елена опять проводила ее до монастыря.

Но гораздо важнее было то, что страдалиц не оставлял своими поучениями и ободрениями их духовный отец – Аввакум. Время от времени из своего далекого заточения он присылал им послания и всегда возвышал их подвиг в превыспренних изречениях. Так, проведав о рассказанных уже нами событиях, он шлет к ним письмо, в котором спрашивает Феодосию, жива ли