Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

Утром на другой день пришел думный дьяк, принес цепи со стулами и, сняв с ног железа, стал возлагать на шеи им эти цепи. Морозова перекрестилась, поцеловала огорлие цепи и сказала: «Слава тебе, Господи, яко сподобил мя еси Павловы узы возложити на себя». Дьяк повелел посадить ее на дровни и везти конюху. Ее повезли через Кремль.

Когда ее везли Кремлем, мимо Чудова монастыря, под царские переходы, она, полагая, что на переходах смотрит царь на ее поезд, часто крестилась двуперстным знамением, высоко поднимая руку и звеня цепью, показывая царю, что не только не стыдится своего поругания, но и услаждается любовию Христовою и радуется своим узам.

Ее посадили на подворье Печерского монастыря под крепкий караул стрельцов.

Княгиню Евдокию, подобным же образом обложив железными «юзами», отвели в Алексеевский монастырь и отдали под крепкое начало с повелением водить ее в церковь. Но она, противясь этому повелению, такое мужество показала, что дивился весь царствующий град ее храбрости и тому, как доблестно сопротивлялась она воле мучительской. Доблестные подвиги ее заключались в том, что она всеми силами сопротивлялась, когда нужно было идти в церковь. Приказано было волочить ее на рогожных носилках. Она и тут притворялась расслабленною, не могущею ни рукою, ни ногою двинуть, и сама на носилки не ложилась. Старицы Алексеевского монастыря, выводимые из терпения ее притворством, даже дерзостно заушали ее, говоря: «Горе нам! Что нам делать с тобою? Сами мы видим, что ты здорова и весело беседуешь со своими, а как мы придем звать тебя на молитву, ты внезапно, как мертвая, станешь; и должны мы трудиться, переворачивать тебя, как мертвое тело». – «О старицы бедные, – давала им ответ княгиня, – зачем напрасно трудитесь; разве я вас заставляю? Вы сами безумствуете, всуе шатаетесь. Я и сама плачу о вас, погибающих. Как я пойду в ваш собор, когда там у вас поют, не хваля Бога, но хуля и законы его попирая…»

Скрывшиеся старицы Морозовой, конечно, очень горевали обо всем, что случилось, и плакали о ней, как младенцы, разлученные с матерью. Но скоро, с небольшим через неделю, они нашли случай повидаться с нею на заднем крыльце подворья в утаенном месте, «еже ходити ту человеком на облегчение чреву».

Сюда-то пришла одна из стариц – Елена. «Возлюбленная! – сказала ей Морозова. – Ничто меня не опечалило так в эти дни, как разлука с вами. Ни отгнание из дому, ни царский гнев, ни властелинское истязание, ни юзы, ни стража – все это мне любезно о Христе. Но очень мне прискорбно, что уже больше недели не знаю не ведаю, где вы. Ради Бога, не покиньте меня, не уезжайте из Москвы, останьтесь здесь. Не бойтесь. Уповаю на Христа, покроет вас. О родных так не болезную, как о вас. Все я могу перетерпеть, только одной разлуки с вами не могу перенести».

Морозова чувствовала, что ей для укрепления необходима была почва; а крепкою почвою для ее подвига были те же старицы, к которым она так привыкла и которые, оставаясь в Москве, могли во многом ей помочь. Нашли же они средство побеседовать с ней.

Одна из них – Марья, дворянского роду Даниловых[57], – еще во время первых действий царского гнева умыслила было бежать, но была поймана в Подонской стране (на Дону), привезена обратно в Москву, подверглась тому же испытанию и так же крепко поревновала, похваляя пред всеми древнее благочестие и отвергаясь принять новины. Ее посадили, оковав, пред Стрелецким приказом[58].

Быть может, этот самый случай заставлял Морозову советовать своим духовным сестрам оставаться лучше в Москве, где гораздо легче было им скрываться от властей.

Между тем к заключенной часто ездил для увещания Иларион, митрополит Рязанский. Но бесполезны были всякие увещания. Видя себя «железы тяжкими обложену и неудобством стула томиму», она радовалась и об одном только скорбела, о чем и писала к наставнице своей матери Мелании. «Увы мне, мати моя!– говорила она в письме.– Не исполняю я дела иноческого! Как я могу теперь поклоны земные класть! Ох люто мне, грешнице! День смертный приближается, а я, унылая, в лености пребываю! И ты, радость моя, вместо поклонов земных благослови мне Павловы узы Христа ради поносити; да еще, если изволишь, благослови мне масла коровья, и молока, и сыра, и яиц воздержаться, да не праздно мое иночество будет и день смертный, да не похитит меня не готову. Одно только постное масло повели мне ести». Мать Мелания в ответ подавала ей благословение на страдание и говорила: «Стани доблестно, Господь да благословит тебя юзы, Его ради, носити; и пойди, как свеча, от нас к Богу на жертву. О брашнах же, – все кушай, что прилучится». Понятно, почему не могли действовать на страдалицу никакие увещания. Она была отделена от своих, была в заточении, но на самом деле она не разлучалась со своею средою, она могла даже переписываться с Меланиею. Ниже увидим, что не одни старицы поддерживали и разжигали своею помощию ее фанатизм. Хорошо понимали это и власти и все-таки вовремя не могли найти прямую виновницу ее несчастия, эту Меланию. Так еще была сильна в обществе приверженность к древнему благочестью, которая одна только и могла так заботливо оберегать наиболее заметных его представителей и проповедников.

Само собою разумеется, что много помогали Морозовой и ее братья. К ним-то и обратился царь, желая хорошо разузнать все подробности дела и отыскать мать Меланию. Федор Прокопьевич, лишившись со смертию царицы Марии Ильичны важной должности ее дворецкого, оставался еще думным дворянином и был в поезжанах на свадьбе царя с Нарышкиною в 1671 г. «Ты все тайны своей сестры знаешь, скажи мне, где Мелания?» – вопросил его государь. Но пособник своей сестре не дал надобного ответа. Оба брата были удалены из Москвы: Федор – в степь, в Чугуев; Алексей – на Рыбное, якобы на воеводство, а в самом деле – в заточение, повествует сказатель Федосьина жития. Федор на своей волости столько обогатился, что и своих рублей тысячу прожил.

Сына Морозовой, отрока Ивана Глебовича, государь берег, ибо в это время он оставался единственным представителем знатного и очень любимого царем рода Морозовых. Но отрок, разлученный с матерью, от многой печали заболел. Царь прислал к нему лекарей; а они «так его улечиша,– сказывает составитель жития,– что в малых днях и гробу предаша». Сказать о смерти сына был послан к несчастной матери