Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

«Иди по пути Пустоты, и твой путь будет Пустотой», — вспомнила она слова Мусаси из «Книги о Пустоте», и они успокоили ее.

— А как выглядит ее светлость? — вскользь бросил Хансиро.

Он сидел очень прямо, но тут подобрался, словно перед прыжком, и Кошечка это заметила.

— Девчонку, надо сказать, я не видел. Я в первый раз заглянул в «Благоуханный лотос», и больше ноги моей там не будет. — Горный Ветер пришел в восторг, что наконец-то сумел привлечь внимание собравшихся. — В тот день я боролся с первым борцом всей страны, господином Расставленные Ноздри, в зале Зеленого нефрита. Он уложил меня поворотом «стрекоза», но…

— Простите меня, уважаемый чемпион, но что же произошло в «Благоуханном лотосе»? — прервал рассказчика настоятель, которому уже приходилось проводить время в обществе борцов.

— Ничего такого, о чем мы хотели бы знать, верно? — Широкозубый монах игриво ущипнул рукав Кошечки.

— Это был неприятный вечер, но начинался он неплохо, — продолжал Горный Ветер. — Тамошние ведьмы заставили меня выпить немного сакэ, потом четыре шлюхи на полночи стали по очереди облизывать мой «мужской скипетр», и тут на дом навалилась целая армия.

Борец взмахнул массивной рукой, словно нанося удар невидимому противнику, и продолжил:

— Шум стоял такой, словно все слуги Асано явились спасать дочь своего господина. Все завопили, забегали взад-вперед. Я подумал, что началось землетрясение, потом зазвонил пожарный колокол. И я выскочил на ночной холод совсем голый. Шлюхи разбежались по углам, как паучата, а я убрался восвояси несолоно хлебавши.

Пока собравшиеся обсуждали так называемое дело Ако-Асано, Кошечка перешла от сжимающего сердце страха к отрешенности и покою. Она теперь двигалась по пути Пустоты.

Когда ее хозяин пожаловался, что у него онемели плечи, Кошечка растерла их и в это время сумела незаметно снять с его головы запачканный в крови клочок бумаги. Потом она налила поэту чая, выколотила его трубку и снова старательно набила ее табаком, не забывая следить за тем, чтобы ее движения не были слишком изящными.

Но беглянка все же не смогла полностью отключиться от происходящего и потому заметила, что ронин из Тосы, когда его спрашивают о чем-нибудь, ведет себя как ива, которая нагибается, чтобы ветер пролетел над ней. Он вежливо кланялся собеседнику и умело оставлял вопрос без ответа. У этого ронина глаза были золотистого цвета — «тигриные». Считалось, что на вопрос человека с тигриными глазами нельзя не ответить. Хансиро говорил мало, но каждый раз, когда разговор уходил в сторону от вражды между Асано и Кирой, одной фразой умело возвращал его в прежнее русло.

К концу вечера воин из Тосы уже выведал все, что было известно его собеседникам, а сам не рассказал о себе почти ничего. Кошечка с облегчением услышала, что слухи о ее бегстве опирались на очень малое количество правды, сдобренное изрядной порцией нелепостей и откровенного вранья. И все-таки пересуды о том, что дочь князя собирается мстить за отца, могли повредить ее делу.

— Играете ли вы на таких инструментах, Тоса-сан? — спросил Мусуи, беря в руки свою флейту, лежавшую рядом с ним.

— Очень плохо, — ответил Хансиро.

— Может, вы все же окажете нам честь и усладите музыкой наш слух в этот приятнейший вечер?

— Простите, но мне не хватает мастерства для того, чтобы выступать перед таким высоким обществом, — и Хансиро поклонился, чтобы его отказ не показался собравшимся слишком грубым.

— Пожалуйста, Тоса-сан, окажите нам честь — проведите эту ночь у нас, — поклонился ему в ответ настоятель. — Здесь мало удобств, но я уверен, вам они покажутся достаточными.

— Благодарю вас, ваше преподобие.

Монахи стали расходиться по своим крошечным кельям, а Хансиро меж тем решал, стоит ли ему прийти этой ночью к мальчику-слуге, который бросал на него украдкой страстные взгляды. Мальчик был миловидный, стройный, гибкий и очень умело, совсем по-женски, изображал застенчивость и добродетель. Юный служка выглядел так соблазнительно, что сумел раздуть искру желания в теле Хансиро. Взглядывая на слугу Мусуи, воин из Тосы всякий раз ощущал покалывание в кончиках пальцев, легкий звон в ушах и приятное возбуждение, как после первых глотков сакэ. К концу вечера возбуждение превратилось в сильный позыв плоти.

Но любовные упражнения с этим подростком, во-первых, могли бы отвлечь сыщика от его задачи. Во-вторых, слуга мастера Мусуи, скорее всего, уже является любовником своего хозяина. Хансиро решил, что в любом случае он либо не найдет в постели мальчика никого, либо застанет в ней погруженных друг в друга партнеров.

Кроме того, у Хансиро было маловато опыта в любовных делах с мальчиками. Даже самые красивые и воспитанные из них имели серьезные недостатки: они были молоды, неопытны и чересчур почтительны днем. Хансиро не хотелось мешать пыл любовника с рассудительностью наставника, а именно к таким отношениям и стремились юнцы.

Ронин из Тосы предпочитал водить дружбу с куртизанками второго или даже третьего разряда, притом не слишком молодыми и не очень красивыми. В постели они были такими же умелыми, как таю, но не были такими хитрыми. Плата за их любовь не заставляла мужчину идти к ростовщикам. В отличие от высокомерных таю, эти женщины не поддразнивали любовника, не заставляли его часами просиживать в приемной в компании хихикающих учениц. И к тому же не имели обыкновения требовать дорогих подарков и любовных писем.

Хансиро слегка потянул за рукав Мусуи, проходившего мимо него к двери.

— Чего вы хотите, уважаемый?

— Я хочу обратиться к вам с дерзкой просьбой.

— Просите о чем хотите, сын мой. Я был счастлив познакомиться с таким образованным человеком, как вы.

— Не могу ли я взять на время вашу флейту?

Ночь стала прохладной, дальний гром прокатывался по горизонту, напоминая удары волн о пустынный берег. Ветер шуршал стеблями бамбука в монастырском саду. Кошечка лежала под тонким одеялом на выделенном ей узком тюфяке в комнате служек. Эта комнатка могла бы показаться довольно тесной, но многие из лежавших на полу тюфяков пустовали: их владельцы согревали постели своих наставников.

«О-Дзидзо-сама, прошедший шесть видов существования! Завтра я принесу тебе дары и воскурю в небеса дым благовоний и благодарность за то, что ты защитил меня этой ночью», — подумала Кошечка.

Потом она позволила себе переключить внимание на печальную мелодию, доносящуюся до нее из стенающего под грозовым ветром древнего сада.

Мусуи говорил, что у каждой бамбуковой флейты есть своя душа и свой голос и что флейта всегда ждет встречи с родственной человеческой душой, чтобы спеть свою собственную песню. Сейчас его флейта пела через Хансиро. Эта песня походила на стоны одиноких