Черный крест - Юрий Иванович Усыченко

Громкий голос его, манеры юродивого, принимавшиеся темными людьми за признак «святости», иногда производили впечатление. Впрочем, гораздо чаще выведенные из терпения хозяин или хозяйка грозили милицией, дружинниками — тогда «свидетель Иеговы» немедленно исчезал. Контакта с представителями власти Буцан совершенно не переносил… Все же, как-никак, а кое-кого в секту он сумел завербовать, особенным успехом считал вовлечение в общину Валерия Комова — молодого человека, который охранял иеговистское сборище в день первого посещения его Сашей.

Комова сбила с пути несчастная любовь. Был он скромным пареньком, фрезеровщиком высокой квалификации, учился на заочном отделении техникума. Когда за соседний станок встала золотоволосая Ниночка Харитонова, Валерий сразу понял: эта девушка — его судьба.

А (старая, как мир, история!) Ниночка любила другого, вскоре вышла замуж. С тех пор в душе Валерия что-то надломилось. Реже и реже посещал он занятия в техникуме, пока не забросил учение совсем; чтобы не встречаться с Ниночкой, перешел на другой завод, где установить былую репутацию отличного специалиста не сумел; старых друзей растерял, новых не приобрел. Начал попивать, надеясь в вине найти забвение. Буцан увидел его, чуть пьяного, в сквере на дальней скамье. Подсел. Разговорились. Как бывает иногда, горестный Валерий открыл сердце случайному собеседнику. Буцан постарался закрепить знакомство, втереться в доверие, пообещал молодому человеку «путь к счастью» — религия отвратит его от мыслей о Ниночке.

Полностью Комову пока не доверяли. Постепенно поручалось ему то одно, то другое дело, вроде тайной охраны противозаконного сборища, чтобы погуще замарать его, лишить возможности вернуться в семью честных людей. Виновный перед народом, Комов станет послушным орудием в руках иеговистов. Буцан любил похвастаться «будущим» Комова.

Тоньше других действовали Макруша и обученный им Крыжов. Исподволь, подробно разузнавали о семьях, застигнутых бедой: болезнью, несчастьем, внутренними распрями. Находили общих знакомых, незаметно втирались в такую семью. Мелкими услугами, «душевными беседами» приобретали доверие. От бесед переходили к чтению «теократических» книг, просили переписать «реферат» — мистическую, антисоветскую статейку. Постепенно вовлекали ничего не подозревавшую жертву в свои сети. Прасол и Люба служили доказательством, что далеко не всегда усилия иеговистских агитаторов оказывались бесплодными.

Что касается Калмыкова, то он большие надежды возлагал на Петра и Ксану. Понимал: они — настоящие.

После свадьбы «пионер» укрепил знакомство с молодоженами, подружился. Встречали его хорошо, рассказывали о себе, своей работе, товарищах. Неведомый мир раскрывался перед Сашей. Его убеждали, что таких, как Петро и Ксана, не существует, они — выдумка, «советская пропаганда». И теперь Калмыков не раз ловил себя на том, что гораздо чаще слушает Петра и Ксану, чем пытается направить беседу по-своему.

Впрочем, оправдывал себя — торопиться нечего. Действовать надо с большой, очень большой осторожностью, иначе испортишь все. До поры до времени ограничивался общими рассуждениями, рассказывал случаи из жизни — якобы своей, по которым выходило, что «в мире нашем есть еще немало таинственного».

Слушали его внимательно, порой — спорили, порой — соглашались.

Но вот неделю-две, как Саша приметил, что Петро ходит мрачнее тучи. Решил: долгожданный час наступает, приготовился.

Вскоре надежды оправдались — войдя в комнату, Калмыков увидел, что хозяева серьезно опечалены. Петро отмалчивался, но постепенно дружеское участие Саши подействовало, и он рассказал, что поругался с мастером, а тот мстит, не дает хорошей работы, зарплата уменьшилась.

— В этом месяце еле-еле удалось концы с концами свести, — признался Петро.

— А я говорю — иди в партком! — вставила Ксана.

— Не пойду, там без меня забот хватает.

— А я говорю — иди!!

Как видно, спорили и ссорились они давно.

— Да не волнуйся так, не стоит огорчаться по пустякам, — примиряюще сказал Калмыков.

— Хорошие пустяки, когда заработать не дают, — угрюмо откликнулся Петро.

— Не в деньгах счастье, надо о душе позаботиться.

— Мы в деньгах счастье и не видим, — обидчиво ответила Ксана. — Главное — справедливость.

— А душа причем? Что ты этим сказать хотел? — перевел разговор на другое Петро.

— Душа — высшее в человеке. Устремления его против земного, низменного.

— Почему ж, если земное, то обязательно низменное? — запротестовал Петро.

— А любовь, по-твоему, это тоже земное, низменное? — лукаво спросила Ксана.

Молодой супруг глянул на нее одобрительно.

— Любовь бывает всякая, — возразил Саша. — Выше нет любви, чем духовная. И жизнь, кроме известной нам, есть другая. Душа ее чувствует, к ней стремится.

— Загробный мир, что ли? — не скрывая удивления, спросил Петро.

— Так в него никто, кроме старых бабок, не верит, да и они — не все, — засмеялась Ксана.

— Напрасно так думаешь, — возразил Калмыков. — Не в загробный, а в духовный мир верят многие образованные и умные люди… Хочешь, прочту статью из журнала одного?

— Ишь ты! — заинтересовался Петро. — Давай.

Саша достал припасенный экземпляр «Башни стражи». Начал читать.

Петро и Ксана слушали внимательно.

— Нет! — воскликнул Петро, когда закончилось чтение. — Нет! Неправильно! Самим строить жизнь надо, ни на какого бога не надеяться. Человек гордый, сильный, свободный. Смиряться, жизнь свою в молитвах тратить, ему незачем… Брешет, кто писал…

— Он сам так живет. Потому и другим советует, — обиделся Калмыков, будто упрек во лжи относился и к нему.

— Может быть. — пожал плечами Петро. — Не в том дело. Не верующий, а вера вредна. Страх перед богом человека к земле гнет, рабом делает…

— Почему рабом? Признавая наличие высшей силы, человек обретает настоящую свободу.

— Свобода не есть безответственность, — начал горячиться Петро, а Ксана восхищенно поглядывала на своего избранника. — Человек сам, по-своему землю переделывает и в небо летает.

— Погоди, послушай.

Калмыков снова начал читать:

— «Члены новой земли уже не расколются на вражеские партии вследствие расовых, национальных или религиозных противоречий. Все то, что будет мешать вечному миру и единству, будет искоренено… Люди будут свободны от страха. Не будет никакой надобности в вооруженных силах для сохранения международного мира или даже местной полицейской власти, чтобы подавить преступления и сохранить порядок. Не будет миллионов безработных и бездомных людей. Навсегда окончится голод и засуха вместе с грабежами, ибо никто более не будет испытывать нужду. Земной шар, освобожденный от тех, которые разрушали его, примет новый вид, он будет преображен в великолепие и красоту райского сада, какую себе представить не в состоянии человеческий разум…» Вот видишь!

Петро улыбнулся.

— Красиво наговорено, аж заслушаешься… Ну-ка, покажи журнал.

Взял «Башню стражи», внимательно перелистал.

— Напечатано, а подписи нет. Чего ему скрываться, если по совести пишет?.. Так и думал, вот адрес, глянь.

Показал Калмыкову страницу, на которой было четко отпечатано: «Бруклин. Нью-Йорк».

— Ну, и что? — как мог равнодушнее спросил Саша.

— Из Америки прислан.

— Пусть, беды не вижу.

— Вот чудак! Подумай, чего ради в Нью-Йорке о нас забеспокоились! Не лучше ли им на себя оборотиться — ведь там, а не у нас,