Черный крест - Юрий Иванович Усыченко

безработные, бездомные. Мы сами без них разберемся, какое им до нас дело? Сказано — мирное соревнование двух систем. Соревнование — мы его не боимся… Кто про эти молочные реки с кисельными берегами пишет, тот говорит, что ему подчиняться надо, божьему слуге. А народ наш без бога счастье построил и дальше строить будет. Американские проповедники нам не указ…

Петро даже запыхался от длинной речи. Большие глаза Ксаны сияли.

Простая логика Петра потрясла Калмыкова. В самом деле, откуда у мистера Натана Гомера Кнорра такая деятельная забота о жизни, мыслях и судьбе Петра? Кто звал в Советский Союз сектантского «миссионера»? Что-то не похожи Петро и Ксана на «ищущих света во тьме». Жизнь их богата и красива, а что им может дать «свидетель Иеговы» взамен? Отречение от счастья, от мира, от любви. Молитвы, составленные мистером Кнорром в далеком и чужом Бруклине?.. Разве нужен «духовный наставник» Марусе, которая никогда не теряет бодрости и веры в радость жизни?..

Впервые столкнулся с жизнью сектантский «пионер», и это столкновение отозвалось острой болью. Изощренные рассуждения «теократической литературы» рухнули под напором простых и бесхитростных слов рабочего парня. Но ведь так думает не только Петро — так думают все в этой стране! Калмыков уже достаточно разобрался в окружающей обстановке, чтобы понять: единоверцы его — лишь ничтожная группка среди огромного народа… И эта кучка должна перетянуть на свою сторону народ?..

Калмыков понял, что дальше продолжать беседу не может… Да и незачем продолжать… Жизнь мчалась мимо, как быстрый могучий поезд, в котором для Калмыкова места не было.

— Да, — негромко сказал Саша. — Какое им до нас дело?

Дальнейший разговор не клеился. Петро и Ксана переглядывались: их не оставляла одна и та же мысль. Калмыков понял. Сказал, будто раздумывая:

— Непонятно, откуда у Мишки журнал?..

— У какого Мишки? — облегченно воскликнул Петро. Он сам собирался задать такой вопрос «Геннадию».

— В одном доме со мной живет. Мишка Сомов. Он мне журнал дал. «На, говорит, почитай, любопытно». Я у него разузнаю.

— Правильно, разузнай, такое, сам понимаешь, оставлять нельзя. Может, даже органам сообщить следует.

«Вот, — тоскливо подумал Калмыков. — Вот как он рассуждает…» И сразу вспомнил недавний спор с Макрушей. Вспомнил, как говорили Макруша и Крыжов о своей ненависти к Советам… Неужели Петро опять прав?..

Вслух произнес:

— Пожалуй, следует… Пусть разберутся.

Посидев приличия ради еще с полчасика, начал прощаться. Уходил с тяжелым чувством. Больше никогда не вернется он в беленькую комнатку, где было так хорошо и уютно — впервые в жизни…

Возвращался Саша «к себе» от Петра через главную площадь Приморска. Обычно пустынная по вечерам, она сейчас, против обыкновения, была заполнена народом. Саша прикинул: собралось не меньше двух-трех тысяч мужчин, женщин, ребят. Стояли спокойно, лишь порой по толпе, как шквал ветра по морю, прокатывался нестройный гул. Сашу поразили люди — озаренные мягким светом, они соединяли в себе и гордость, и ласку, и удовлетворение, и еще какие-то оттенки теплых, хороших чувств. Чуть не каждую секунду то один, то другой поглядывал на небо.

— Что случилось? — не вытерпел Саша. — Почему?..

Пожилой мужчина в серой шляпе, которая съехала почти на затылок, коротко ответил:

— Спутник.

Глянул на небо, потом — на часы. Добавил:

— Скоро пролетит. Через минуту.

Фонари на площади погасли один за одним — кто-то выключил их, чтобы лучше наблюдать за небом. И оно сразу приблизилось, сделалось доступнее. Огромная масса людей замерла в радостном ожидании.

— Вон! — звонко разнесся над площадью ребячий голос. — Летит! Лети-и-т!

«Ах!», — одной грудью выдохнула толпа. Саше показалось, что зашелестели листья окружающих площадь многолетних тополей. Стало тихо-тихо, только пискнула где-то далеко потревоженная пичуга.

В небе загорелся круглый огонек. Свет его с каждой долей мгновения делался все ярче, ярче, ярче… Он был веселый, ласковый, задорный. Он летел плавно и быстро над Сашиной головой, над площадью, на городом, и город, затаив дыхание, следил за ним миллионом восторженных глаз.

Спутник пролетел. Он был теперь далеко от Приморска, где-то над новыми странами, материками, а площадь не пустела. Незнакомые запросто разговаривали между собой, чувствуя себя друзьями, самые сдержанные не стеснялись выражать свое восхищение.

Саша, все еще глядя вслед исчезнувшей красной точке, почувствовал, что его сильно трясут за плечо. Мужчина в серой шляпе сиял, переполненный радостью.

— Здорово! — кричал он, не отпуская Сашино плечо. — Вот здорово!

— Да! — искренне откликнулся Саша. — Замечательно.

— Наш! Советский! Нашими людьми сделан!

— Да, — уже другим тоном ответил Калмыков. — Да.

Сбросив с плеча чужую руку, пошел прочь…

Когда явился к Крыжову, там ждала новая неприятность. Буцан сообщил, что «Валерка», — имел в виду Комова, — требует Крыжова и что «с Валеркой неблагополучно».

Калмыков несколько раз беседовал с Валерием, симпатизировал молодому человеку. «Божественные» разговоры Валерий поддерживал охотно, задавал вопросы, интересовался. Семена веры, заброшенные в душу его иеговистскими агитаторами, вроде бы давали все более прочные ростки.

— Пусть войдет, — сказал Калмыков, выслушав сообщение Буцана.

— Может, не надо? — покривился «слуга килки».

— Чего не надо? Узнаем, в чем дело? — поддержал Калмыкова Макруша. — Мало ли…

Когда Валерий вошел, Калмыков не мог не подумать о том, каким жалким выглядит «брат». Худой, небрежно и неряшливо одетый, осунувшийся, Комов казался значительно старше своих двадцати пяти лет.

Он остановился посреди комнаты, переводя глаза с одного сектанта на другого. Встретившись с ним взглядом, Калмыков уловил в Валерии что-то новое, решительное, упорное.

Пауза тянулась долго. Крыжов, наконец, не выдержал:

— Что скажешь, брат? — пропел ханжеским голоском.

Комов тряхнул головой — вопрос вывел его из забытья. Негромко ответил:

— Ухожу от вас, брат Прохор… Совсем ухожу.

Краем глаза Калмыков увидел, как стиснул зубы Макруша. Быстро овладел собой, лицо стало безразличным. Спросил:

— Куда уходишь?

— Не знаю… К людям…

— От бога к людям, значит? — уточнил «слуга килки».

— К людям… Люди поймут, не оставят.

— Может, милку свою повстречал? — грязно ухмыльнувшись, вступил в разговор Буцан.

Валерий посмотрел на него. Во взгляде были презрение и жалость. Больше — жалости.

— Милка тут не причем. — Макруша постарался загладить гнусную выходку Буцана. — А знать интересно — почему?

— Долго рассказывать, — вздохнул Валерий. — Только не хочу я жить, как крот, в темноте, в страхе. А мир… он светлый… Я же молодой еще, у меня сил много… было.

— Мир большой, — проникновенно сказал Крыжов, — спастись-то в нем трудно. Мало кто спасется.

— Вот и получается… Вы учите только о себе, о своем спасении думать.

— Мы к тебе по-дружески, — возразил Крыжов.

— Он друзей забывать привык, — вставил Макруша.

Очевидно, Валерий давно недолюбливал его, потому что сразу озлился.

— Ты… божья щука, молчи! Из-за тебя я книги свои лучшие в печку