Моя Индия. Наука джунглей. Храмовый тигр - Джим Корбетт

радости. В зимние месяцы, когда прилетали горные гуси, в период полнолуния мы ездили на ней по главной магистрали за девять миль. Там имелись небольшие водоемы, некоторые из них имели всего лишь несколько ярдов в поперечнике, а другие занимали площадь в акр или более. Вокруг были посевы чечевицы, что обеспечивало прекрасное укрытие. Мы выезжали с таким расчетом, чтобы прибыть к водоему к заходу солнца. Мы занимали позиции — Келли у одного водоема, а я у другого. Вскоре появлялись гуси. Десятки тысяч гусей днем находились на островах Ганга, а вечером прилетали поклевать водорослей или же созревающую пшеницу на полях за водоемами. Перелетев железнодорожную линию, расположенную на полпути между Гангом и нашей позицией, гуси начинали снижаться и пролетали на расстоянии ружейного выстрела. Стрельба при лунном свете требует известной практики, поскольку расстояние до птиц, пролетающих над головой, кажется большим, чем оно есть на самом деле. Поэтому стреляют со слишком большим упреждением. После выстрела птицы взмывают вверх и, еще до того как возобновят полет по прямой, оказываются вне досягаемости для выстрела из второго ствола.

Эти зимние вечера, когда полная луна поднимается над пальмами, окаймляющими реку, и в холодном ясном воздухе слышны крики диких гусей и свист воздуха, рассекаемого крыльями сотен птиц, относятся к числу самых счастливых воспоминаний, связанных с моим многолетним пребыванием в Мокамех-Гхате.

Работа никогда не казалась мне скучной, время шло быстро, поскольку, кроме перевозки через Ганг и перегрузки в Мокамех-Гхате миллиона тонн грузов, я должен был обеспечивать бесперебойное движение паромов, ежегодно переправляющих с одного берега реки на другой несколько сотен тысяч пассажиров. Переправа через реку, разливающуюся после сильных дождей в Гималаях на четыре-пять миль, всегда доставляла мне удовольствие. Я получал возможность дать отдых ногам, спокойно покурить и, что самое важное, предаться своему любимому занятию — изучению людей. Переправа связывала две большие железнодорожные системы, уходящие на север и на юг. Среди семисот пассажиров, находившихся на борту парома при каждой переправе, были люди из всех частей Индии и из других стран.

Однажды утром я стоял на верхней палубе и, облокотившись на перила, смотрел, как пассажиры третьего класса занимают свои места на нижней палубе. Со мной был молодой человек, прибывший недавно из Англии для работы на железной дороге и направленный ко мне для изучения опыта организации работ в Мокамех-Гхате. Он провел у меня две недели и теперь возвращался в Самариа-Гхат, откуда должен был уехать в далекий Горакхпур. Рядом со мной на скамейке, скрестив ноги по-портновски, сидел индиец и тоже смотрел на нижнюю палубу. Мой юный спутник Кроствейт с большим энтузиазмом относился ко всему, связанному со страной, куда он прибыл работать. В то время как мы наблюдали за говорливой толпой, размещавшейся на открытой палубе, он заметил, что ему бы очень хотелось узнать, кто эти люди и почему они едут из одной части Индии в другую. Люди набились, как сельди в бочке, но я сказал, что попробую удовлетворить его любопытство. Я предложил начать обозрение палубы справа и знакомиться только с теми, кто расположился у бортов. Ближайшие к нам три человека являлись, по моим предположениям, браминами. В бережно охраняемом большом медном сосуде, запечатанном мокрой глиной, была вода из Ганга. Вода у правого берега Ганга считается более священной, чем у левого, и эти три брамина, слуги известного махараджи, наполнив сосуд у правого берега, везли его за восемьдесят миль по реке и железной дороге для махараджи, который всюду, даже в дороге, употреблял воду только из Ганга. «Рядом с браминами, — сказал я, — сидит мусульманин, трепальщик хлопка по профессии. Он переезжает со станции на станцию, занимаясь расчесыванием сбившейся ваты в старых матрасах с помощью похожего на арфу инструмента, который лежит рядом с ним на палубе. Он расчесывает вату до тех пор, пока она не становится похожей на волокна шелка-сырца. Рядом с ним находятся два тибетских ламы, возвращающиеся из паломничества к буддистской святыне в Гайя. Им жарко даже в это зимнее утро, о чем вы можете судить по капелькам пота, выступившего у них на лбу. Рядом с ламами расположилась группа из четырех мужчин. Они совершили паломничество в Бенарес и теперь возвращаются к себе домой в предгорья Непала. Каждый из них везет по два стеклянных кувшина, привязанных к короткой бамбуковой палке. В них вода, набранная в Ганге у Бенареса. Они будут буквально по каплям продавать ее для религиозных церемоний в своей и соседних деревнях».

Так мы перебрали всех пассажиров и остановились на последнем, сидевшем у левого борта. Я сказал Кроствейту, что этот человек мой старый друг, отец одного из моих рабочих, который переправляется на левый берег реки, чтобы вспахать свое поле.

Кроствейт с величайшим вниманием выслушал мой рассказ о пассажирах на нижней палубе. Затем он спросил, что за человек сидит на скамье рядом с нами. «Это мусульманин, — сказал я, — он торгует кожами и едет из Гайя в Музаффарпур». Когда я кончил говорить, человек на скамейке выпрямил ноги, опустил их вниз и засмеялся. Затем, повернувшись ко мне, он сказал на прекрасном английском языке: «Я получил большое удовольствие, слушая, как вы описываете вашему другу людей на нижней палубе, а также меня». Под загаром не видно было, как я покраснел; ведь я думал, что он не знает английского языка. «Я полагаю, что в отношении меня ваша характеристика была почти целиком правильна. Я действительно мусульманин и еду из Гайя в Музаффарпур, хотя не могу понять, каким образом вам это стало известно, поскольку я приобрел свой билет в Гайя и никому не показывал его. Но в одном вы ошиблись: я торгую не кожами, а табаком».

Иногда для важных лиц формировались специальные поезда, которые переправлялись через реку специальным паромом. Моя обязанность состояла в том, чтобы вовремя подать такой паром. Как-то днем я встречал специальный поезд, которым следовали премьер-министр Непала, двадцать придворных дам, секретарь и большая свита. Они направлялись из столицы Непала Катманду в Калькутту. Когда поезд остановился, с подножки спрыгнул гигантского роста блондин в национальной непальской одежде, подошел к вагону, в котором ехал премьер-министр, раскрыл большой зонтик и стал спиной к выходу. Дверь за его спиной открылась, и появился премьер-министр с палкой, увенчанной золотым набалдашником. С легкостью, выработанной практикой, он удобно расположился на вытянутой руке этого человека, после чего они двинулись в сторону пристани. На протяжении трехсот ярдов блондин нес свой груз по сыпучему песку столь же легко, как другой нес