Шелковый Путь - Колин Фалконер

Среди татар пронесся шепот. Сартак, казалось, был потрясен.

— С вами была женщина?

— Что с ней случилось?

— Мы не видели никакой женщины. Лишь татарских отступников. Разбойников из степи.

«Вы должны были ее видеть! — подумал Жоссеран. — И все же…» Возможно, этот Сартак говорил правду. Когда она обматывала голову платком, как и другие мужчины, как бы они узнали? Он предположил, что никогда не узнает, выжила ли она. По крайней мере, его мучениям пришел конец. Теперь он исполнит свой долг перед Великим магистром тамплиеров и перед своим Богом. Он доставит посланника Папы к Хубилаю и постарается забыть, что когда-либо помышлял предать свою веру и своих братьев по оружию ради дикарки и ведьмы.

***

LXIII

Они неслись по равнине гэби во весь опор, перепрыгивая овраги на головокружительной скорости. Жоссеран снова вверил себя нежной милости татарских пони. Измученный месяцами пути и больной от раны на голове, на этот раз он даже не пытался стоять на стременах, как они, а смирился с тряской, сгорбившись в седле, лига за лигой, сотрясавшей позвоночник.

Его новые спутники, как он узнал, были кавалеристами из личной императорской гвардии Хубилая. По имени он знал только Сартака; двух других, которые, казалось, были его лейтенантами, он окрестил Злюкой и Пьяницей. Злюка хмурился и плевался на землю каждый раз, когда Жоссеран приближался; Пьяница получил свое прозвище в первую же ночь, когда они остановились в караван-сарае, и он упился черным кумысом и, шатаясь, бродил по двору, распевая во все горло.

Сартак был приятным малым, и Жоссерану было трудно его невзлюбить, несмотря на обстоятельства. Он присел рядом с ним в свете костра и подробно рассказал об их гражданской войне, поведав, что Ариг-Буга и его сторонники в Каракоруме — сплошь бездельники и дураки, и уверенно предсказал их истребление.

Жоссерану было все равно, какой из их ханов победит, но это ставило перед ним и Уильямом дилемму: даже если они договорятся с этим Хубилаем, какой в этом будет толк без согласия другого? И как им вернуться в Акру, если Кайду и его последователи перекроют Шелковый путь, преградив им дорогу? Как воины, эти люди были лучше экипированы, чем отряды Кайду. Помимо лука и трех деревянных колчанов со стрелами, у каждого на боку висела железная булава или боевой топор, а к левой руке был привязан кинжал.

— А это для чего? — спросил его Жоссеран, указывая на шелковую рубаху, которую Сартак носил под своим пластинчатым доспехом. — Там, откуда я родом, шелк носят только женщины и императоры.

— Это защита, — сказал Сартак. — Шелк прочный. — Он потянул за край ткани. — Он не рвется, так что даже если стрела пробьет мой доспех, он обмотается вокруг наконечника и уйдет внутрь. Это облегчает извлечение стрелы, не повреждая сильно плоть.

— Надо бы и мне такую достать, — сказал Жоссеран.

— Посмотрю, что можно для тебя сделать, варвар. Если когда-нибудь будешь сражаться против нас, тебе понадобится целый тюк шелка!

***

LXIV

— Нефритовые ворота, — объявил Сартак. С одной стороны зеленые фронтоны крепости вырисовывались на фоне заснеженных гор Цилианьшань. Треугольные изумрудные и белые флаги трепетали на бунчуках на стенах. С другой стороны возвышалась цепь черных холмов, которые их спутники называли Конской Гривой.

Пьяница указал на руины стены, которую цзиньцы построили между своей землей и степями для защиты от предков Чингисхана.

— Можете сами судить, насколько хорошо она им послужила, — сказал он, смеясь.

Вдалеке они увидели лоскутное одеяло полей и рощи тополей.

— Отсюда, — сказал Сартак, — равнина сужается до долины, что пролегает между Цилианьшанем и Конской Гривой. Здесь мы прощаемся с Такла-Маканом. — И он сплюнул на песок.

Жоссеран перевел Уильяму слова татарина.

— Значит, мы выжили, по милости Божьей, — отозвался монах.

Жоссеран кивнул.

— Так где же мы теперь, по его словам?

— Он называет это место Срединным царством. Полагаю, мы направляемся в Катай, где и начинается Шелковый путь.

Уильям оправился от побоев, полученных при похищении, и, казалось, ничуть не смутился переменой в их судьбе. Он указал на глинобитные храмы и барабанные башни идолопоклонников, что возвышались над приземистым и унылым городком внизу.

— У нас здесь много работы, — сказал Уильям. — С твоей помощью я принесу этим людям слово Божье. Я призываю тебя помочь мне в этом. Мы — часть великого замысла.

— Я исполню свой долг так, как сочту нужным, — ответил Жоссеран и пришпорил коня, последовав вниз по склону за Сартаком и их татарскими похитителями.

В медной чаше горели бумажные подношения. Из угла на них скалился миндалеглазый бог; его черная борода ниспадала на позолоченные доспехи. У его ног лежали подношения — фрукты и цветы.

Алтарь вздымался почти до самого потолка меж двух киноварных колонн. В дарохранительнице, скрестив ноги, сидел пузатый бронзовый бог с мочками ушей до самых плеч и с веселой ухмылкой оглядывал их. Жоссеран узнал в нем бога, которого Хутулун называла Борканом. Он был покрыт сусальным золотом, потускневшим от векового ладана. Другие изображения бога, вырезанные из бронзы и дерева, были расставлены по храму на постаментах или в нишах в стенах.

Стояла тишина, нарушаемая лишь нежным звоном медного колокольчика.

Перед святилищем на коленях стоял монах; у ног его лежали книга мантр и медный молитвенный колокольчик. Его бритая голова блестела в полумраке, как полированная сталь. Он услышал, как они вошли, и поднялся, чтобы их поприветствовать. На его лице не отразилось ни удивления, ни страха.

— Кто он? — спросил Уильям Жоссерана.

Жоссеран заговорил с мужчиной на татарском.

— Он — настоятель, — перевел Жоссеран. — Он слышал о нашем приближении и ждал нас. Говорит, что мы здесь желанные гости.

— Ждал нас? Как он мог нас ждать?

— Не знаю. Но так он говорит.

Настоятель снова что-то сказал, кивнув в сторону Уильяма.

— Он спрашивает, сколько тебе лет, — сказал Жоссеран.

— Скажи ему, что мне тридцать три года. Столько же, сколько было нашему Господу, когда он умер за нас на Кресте.

Жоссеран передал эту информацию настоятелю. Последовал еще один короткий обмен репликами, Жоссеран непристойно рассмеялся, и лицо настоятеля расплылось в беззубой улыбке.

— Что теперь? — спросил Уильям.

— Он сказал, ты выглядишь намного старше. А