Шелковый Путь - Колин Фалконер

Его трон был инкрустирован золотом, жемчугом и нефритом и укрыт шатром из пурпурного шелка. Несмотря на великолепие обстановки, Хутулун отметила, что двор был устроен по традиционному образцу татарской юрты: ниже кагана и справа от него было еще одно возвышение, где сидели его сыновья и братья. Слева — похожая платформа для его жен и дочерей.

Вдоль стен на возвышениях сидели другие члены Золотого рода. Хутулун видела богатые меха и парчу, нутряной блеск рубинов.

В центре зала горел костер из корней шиповника и полыни.

Шел пир, ибо Каракорум все еще праздновал возведение Ариг-Буги в сан Великого хана. От котлов с кипящей бараниной поднимался пар. Мужчины пили кумыс из серебряных чаш, и при каждом тосте шаманы в белых одеждах окропляли немного кобыльего молока по четырем углам зала, чтобы умилостивить духов Голубого Неба.

— Тебе следует подождать, пока пир закончится, — прошептал ей камергер. — Каган выслушает тебя тогда.

Но к тому времени, как собравшиеся закончили свое застолье, большинство придворных на мужской стороне зала уже валялись на коврах в оцепенении. Привели жонглеров, акробатов и глотателей огня, чтобы развлечь тех, кто еще держался на ногах.

Наконец в зал на длинной серебряной цепи ввели снежного барса. Сопровождающий снял с него ошейник, и барс послушно прошествовал вверх по ступеням трона и лег, словно в поклоне, у ног Великого хана.

«Дешевый трюк, — подумала Хутулун. — Я бы предпочла, чтобы мой каган доказал свою доблесть, выйдя на дикого барса с одной лишь стрелой в тетиве».

Камергер повернулся к ней и жестом пригласил вперед, дабы она могла донести свои вести до Хана ханов.

Ариг-Буга, затуманенный выпивкой и едой, развалился на диване. Хутулун мельком увидела ореол меха вокруг жидкой бороды и жестокий рот. Он смотрел на нее с диким безразличием. Рубины на его пальцах блестели, как старая кровь.

Она поприветствовала его, опустившись на колени, как того требовал обычай, и поведала свою историю. Когда она рассказала о судьбе христианских послов, по залу пронеслись гневные возгласы. Налетчики, захватившие их, объявила она, даже не пытались скрыть, кто они. Это были воины из личной императорской гвардии Хубилая.

Когда она закончила свой рассказ, повисла долгая тишина. Хан ханов обвел зал взглядом, его брови сдвинулись в недовольстве. Он, без сомнения, был пьян, но когда он заговорил, голос его был достаточно ясен.

— Мой брат жаждет трона Чингисхана, который по праву мой, ибо я избран на курултае! Он ослушался ясы, что дал нам наш дед, Чингисхан, и да убоится он возмездия монгольской орды!

Его полководцы одобрительно зарычали. По крайней мере, те, что еще были трезвы.

— Мы все знаем, что он стал тем, кого презирает каждый монгол, — выкрикнул Ариг-Буга. — Китайцем, нашим извечным врагом! Он знает, что вы, его собственный народ, не любите его, и теперь он натравливает на нас тех, кого мы покорили! Он называет себя Чжун-тун, как китайский император. Он правит, как китаец, с секретариатами, придворными и писцами! Он даже называет себя Сыном Неба! Он лебезит перед китайцами, словно они победители, а мы — побежденные!

Снова гневный ропот.

Хутулун, все еще стоявшая на коленях, поняла, что Ариг-Буга, возможно, уже слышал ее новости. Его речь звучала так, словно была тщательно отрепетирована.

— У него есть Управление по строительству и охране Шанду! У него есть Двор императорского табуна, Двор императорской сбруи, Директорат по кормам для животных. Директорат по кормам для животных! Зачем внуку Чингисхана такое нужно? Доброму татарскому коню достаточно выпустить его в поле, и он найдет себе еду и под десятью футами снега! Он заставил китайских генералов и бюрократов короновать его императором Китая, потому что знает, что мы, монголы, никогда не коронуем его Ханом ханов!

Собравшиеся закричали и приветствовали его. Барс сел, навострив уши.

— Хубилай отправился в Катай львом, а они сделали из него ягненка. Мой брат разучился ездить верхом! — выкрикнул он — худшее оскорбление, которое татарин мог сказать о другом. — Мы пойдем на Шанду с армией наших лучших всадников и сотрем его город в пыль!

Поднялся невообразимый шум.

«Огненная буря должна была разразиться», — подумала Хутулун, пока придворные вокруг нее выли, требуя крови Хубилая.

И, похоже, Жосс-ран — та молния, что высечет искру.

***

LXIX

Для Хутулун Каракорум был одновременно и чудом, и разочарованием. Она гадала, одобрил бы Чингисхан то, что его потомки строят себе дворцы, подобные тем, что он всю жизнь разрушал.

Через равнину от реки Орхон был прорыт канал, чтобы приводить в движение водяное колесо для городских кузниц. Но в этих кузницах ковали не только наконечники для стрел, мечи и колеса для осадных машин, но также кирки и плуги, мотыги и серпы.

Они возделывали равнину, с тошнотворным содроганием поняла она. Татары становились земледельцами, теми, кого они всегда презирали.

Ариг-Буга мог поносить своего брата Хубилая, но было ясно, что и он сам — не Чингисхан. Удобства его дворца одновременно поражали и удручали ее. В подвале была кирпичная печь, которая по каменным дымоходам подавала теплый воздух во все здание. Таким образом, каждая комната дворца ночью оставалась теплой. Это было впечатляющее достижение, но разве так должен жить татарский всадник?

А еще было серебряное дерево.

Чингисхан и сменившие его каганы брали в плен ремесленников и мастеров из городов, завоеванных ими в Персии, Катае и даже в Европе. Среди них был и мастер-золотых-дел, которого привезли из похода на далекую землю под названием Венгрия два десятилетия назад. Ему было поручено спроектировать и построить серебряное дерево для пиров Великого хана. Оно было искусно сделано: четыре серебряные змеи обвивали его ветви. Из пасти каждой змеи тек свой напиток: из одной — рисовое вино, из другой — черный кумыс, из третьей — медовуха; последняя извергала красное виноградное вино.

Под этим деревом находился склеп, в котором прятался человек; труба вела от склепа к серебряному ангелу с трубой, сидевшему на самой верхушке дерева. Когда один из напитков заканчивался, человек дул в трубу, и труба ангела издавала звук, оповещавший слуг на кухне. Те спешили налить еще напитков в чаны, спрятанные под деревом.

Таким образом, ни у одного мужчины на пирах Хана ханов никогда не было повода оставаться трезвым.

Само по себе это, несомненно, было чудом, и Хутулун не возражала против того, чтобы мужчина хорошенько напивался. Мужчины всегда пьянствовали; вероятно, так будет всегда. Но пить из серебряных деревьев?