Шелковый Путь - Колин Фалконер

— Великий хан, я сделаю все, что смогу, — сказала она. — Но сначала я должна встретиться с духами.

— И что тебе для этого нужно?

— Мои барабаны и мой цеп. А еще дым конопли или крепкое кобылье молоко.

Хан тяжело опустился на свой трон.

— Делай, что хочешь. Но избавь мои пальцы от этого Дьявола!

***

LXX

«Впечатляющее сборище», — подумала Хутулун. Она узнала многих членов Золотого рода, а также самых могущественных полководцев предыдущего хана, устрашающих в своих пластинчатых доспехах и крылатых шлемах. За ними расположились ханы всех великих родов к северу от Гоби, их шелковые шатры раскинулись по равнине, буйство красок на фоне низкого неба.

Ариг-Бугу вынесли из города на носилках, блистающего в одеянии из чисто-белого шелка, украшенном золотом. Его окружала почетная стража из его лучших воинов. За процессией следовали барабанщики на верблюдах, отбивая похоронный марш. Шелковые флаги красного, золотого и белого цветов трепетали на ветру.

Проходя мимо, Ариг-Буга увидел Хутулун и поднял руку, приказав процессии остановиться.

— Хутулун! — рявкнул он.

Она спешилась и трижды преклонила колено, как того требовал обычай.

— Ты возвращаешься в Ферганскую степь?

— Да, Великий хан.

— Нам жаль, что ты уезжаешь. — Он сильно топнул левой ногой по деревянному полу носилок. — Ты изгнала огонь из нашей ноги. Мы снова можем скакать! Мы бы оставили тебя нашим шаманом, если бы ты осталась в Каракоруме.

Хутулун снова слегка склонила голову.

— Ты оказываешь мне честь, Великий хан. Но мой отец ждет моего возвращения. — «А твои шаманы отравили бы меня в течение недели, реши я иначе».

— Нам жаль тебя терять. — Он оперся на перила носилок. — Когда вернешься в Фергану, скажи своему отцу, что я еду на поиски Хубилая и что Золотой род скачет за моей спиной!

— Я передам, Великий хан.

— Я вернусь с моим братом в цепях! — крикнул он и отдал приказ двигаться дальше.

Она смотрела, как процессия движется по равнине, армия Великого хана монголов снова на пути на восток, чтобы снова вести войну с вечным врагом — китайцами.

Но теперь, впервые, татары будут сражаться с одним из своих.

***

Часть 5

Ксанаду

Шанду

с третьей летней луны до

первой осенней луны Года Обезьяны

***

LXXI

— Вот, — пробормотал Сартак.

Шанду, столица Сына Неба, Небесного Правителя Всей Земли, раскинулась перед ними у озера цвета рябистой стали. Со всех сторон ее окружали усеченные горы, напомнившие Жоссерану верблюжьи горбы. Горизонт, для христианского глаза, представлял собой немыслимое столкновение вер в пределах одной городской стены: ступы идолопоклонников и минареты магометан вонзались в небо над глинобитными ламаистскими монастырями тангутов и расписными павильонами катайцев.

За стенами теснились сырцовые дома вдоль кривых и грязных переулков, за исключением севера, где ярусные крыши императорского дворца блестели на солнце среди зеленых и тенистых дорожек царских парков.

Уильям выкрикнул благодарственную молитву Богу, напугав их татарский эскорт.

— Господь вел и защищал нас в нашем долгом пути! Да будет Он прославлен и восхвален! — Злюка уставился на него, как на сумасшедшего.

— Ты немного торопишься, — проворчал Жоссеран.

— Разве мы не достигли цели нашего пути, неблагодарный?

— Верно, мы путешествовали шесть месяцев и претерпели лишения, которые, я не верил, что смогу вынести. Но не стоит забывать, что мы все еще лишь на полпути. — Он снова повернулся, чтобы взглянуть на раскинувшуюся перед ним захватывающую панораму. — Нам еще предстоит вернуться. Помни об этом.

Земляная насыпь образовывала оборонительный периметр вокруг города. За ней лежал сам город, зеленые знамена развевались на каменных стенах, бронированные стражники смотрели на них сверху из сторожевых башен.

Они въехали через арку в Южных воротах, и их тут же ударил в нос смрад. «По крайней мере, в этом, — подумал Жоссеран, — Шанду мало чем отличается от Сен-Дени или Рима». Они пробирались сквозь толпу и тесные деревянные дома. Жоссеран заметил, как шум утихал по мере их приближения ко дворцу. Когда они достигли самих дворцовых стен, никто на улице не повышал голоса выше шепота.

Они остановились перед двумя огромными, окованными железом воротами.

Стража на башне узнала форму императорской гвардии, и ворота распахнулись.

Внутри царила полная тишина. После убожества улиц это место было святилищем: мощеные дворы и взмывающие ввысь пагоды с загнутыми карнизами и черепицей из лакированного бамбука павлиньей синевы и нефритовой зелени, глазурованной так, что она сияла на солнце, как стекло. Стражники в таких же золотых шлемах и плащах из леопардовых шкур, как и у их эскорта, надзирали за этим безмолвием. Павильон Великой Гармонии высился перед ними на обширной земляной платформе, шириной, пожалуй, в десять родов и длиной до тридцати. Он был ошеломляющ в своей симметрии и размерах. Лакированные киноварные колонны поддерживали тройную крышу. Золотые драконы и змеи обвивали колонны и извивались вдоль карнизов высоко наверху; плывущие белые облака создавали впечатление, будто сами драконы движутся, их золоточешуйчатые крылья несут их ввысь.

Дворец был окружен огромной террасой, обнесенной балюстрадой, все из чистого белого мрамора. В бронзовых котлах, в каждом из которых помещались сотни свечей с благовониями, воздух был приторно-сладким от их аромата. Под ними раскинулся выложенный плиткой двор, тихий и пустой, затененный вековыми соснами и кипарисами.

По приказу Сартака они оставили лошадей и поднялись по мраморным ступеням на вершину.

Два огромных каменных льва, каждый размером с татарского пони, охраняли вход. Была там обитая медью дверь и две двери поменьше по бокам.

Их прибытия ждали. Камергер, одетый в шляпу-таблетку и халат из багряного шелка, был тут как тут, чтобы провести их через порталы в Зал для аудиенций.

Жоссерану и Уильяму велели снять сапоги. Камергер протянул им белые кожаные башмаки, которые они должны были надеть, чтобы не испачкать шелковые и золотые ковры внутри.

— Помните, не наступайте на порог, — прошептал Сартак. Порог был, по сути, ему по колено, так что через него пришлось бы перелезать. — Это считается самым ужасным предзнаменованием, и всякий, кто это сделает, подвергнется суровейшему наказанию.

— Даже посол христиан? — спросил его Жоссеран.

Выражение лица Сартака было ответом. Уильям приготовился к этому знаменательному событию. Он открыл свою кожаную суму, надел белый стихарь и пурпурную епитрахиль, которые вез