Шелковый Путь - Колин Фалконер

Жоссеран подумал о дарах, что он привез из Акры: дамасский меч, рубины, кожаные перчатки — все было утеряно во время налета Сартака. Он подумал и о белой мантии с красным тамплиерским крестом ордена Храма. Он намеревался надеть ее на аудиенцию с Великим ханом, но вместо этого предстанет одетым, как любой другой татарин. Он чувствовал себя нищим.

— Ты готов, тамплиер? — фыркнул Уильям.

— Готов, как никогда.

— Тогда предстанем перед язычником.

Жоссеран глубоко вздохнул. Уильям пошел впереди него; он вошел в великий двор Хубилай-хана, распевая «Salve Regina».

***

LXXII

Буйство красок, сцена немыслимого великолепия, волнующая душу и ослепляющая глаза.

Повсюду был шелк и парча, меха и золото; Жоссеран видел катайцев в железных шлемах-котелках и багряных халатах; тангутских лам с бритыми головами и в шафрановых одеждах; придворных с тонкими, обвисшими усами в нарядах уйгуров — оранжевых халатах с высокими шелковыми шляпами, подвязанными бантом. Здесь были писцы в развевающихся одеждах магометан рядом с татарскими святыми людьми, почти нагими, со спутанными бородами и дикими волосами.

Над их головами со стен свисали зелено-белые треугольные флаги Императора, среди колонн из киновари и позолоты. Вся эта фреска снова отражалась в зеркальном блеске мраморных полов.

Хубилай, Сила Божья на Земле, Повелитель Тронов, Правитель Правителей, сидел на высоком троне из золота и слоновой кости, с позолоченными драконами, обвивавшими его подлокотники. На нем был халат из золотой парчи и шлем в форме чаши с нашейником из леопардовой шкуры. На его поясном ремне была пряжка из чистого золота.

Это был невысокий, коренастый мужчина, отметил Жоссеран, уже в зрелых годах. Волосы его были заплетены в две косы сзади, на татарский манер. В ушах у него были золотые кольца, а усы — тонкие и обвисшие. Лицо его было необычайно бледным, хотя щеки — розовыми. Жоссеран с потрясением понял, что этот эффект был достигнут с помощью румян.

Трон его был обращен на юг, по-татарски, в сторону от северного ветра. Императрица сидела рядом с ним, слева. Справа от него — его сыновья, сидевшие на меньшем возвышении и на такой высоте, что их головы были на уровне его ног. Напротив них — его дочери. Другие царевичи двора сидели ниже них, в порядке убывания привилегий, мужчины — на западе, женщины — на востоке.

Младшие придворные располагались вдоль крыльев зала: министры Хубилая в странных шлемах с полями; китаянки в платьях с капюшонами, с длинными волосами, уложенными на голове в замысловатые прически со шпильками; татарские царевны в пышных головных уборах с перьями; и, вездесущая, императорская гвардия в золотых крылатых шлемах, кожаных кирасах и плащах из леопардовой шкуры.

Но даже среди этой экзотической толпы самым фантастическим зрелищем для его западных глаз были конфуцианские ученые в своих черных шелковых тюрбанах, с двумя косичками, торчавшими сзади, как жесткие уши. Некоторые отрастили ногти почти до длины пальцев, словно когти хищной птицы. Он не мог отвести от них взгляда. Эта мода, как он позже узнал, предназначалась не для устрашения, а как способ отделить себя от простого народа, чтобы продемонстрировать, что они не зарабатывают на жизнь ручным трудом.

Жоссеран отметил, что женщин здесь было меньше, чем при дворе Кайду в Фергане. Присутствовали, казалось, лишь дамы очень высокого ранга, и их было значительно меньше, чем мужчин.

Рядом с Хубилаем, на возвышении, сидел мужчина в дээле татарина, но с бритым черепом тангута.

— Пагба-лама, — прошептал ему Сартак. — Лама, несмотря на его одежду, Императорский Наставник, главный советник и волшебник Императора.

На их появление почти не обратили внимания, ибо шел большой пир. Придворные камергеры провели их в заднюю часть огромного зала и пригласили сесть. За столом, казалось, сидели лишь самые знатные; большая часть двора сидела на ярких шелковых коврах, разбросанных по полу.

Слуги принесли им подносы с вареной бараниной, поданной в красивых глазурованных блюдах оливкового и коричного цветов.

Уильям был оскорблен. Он неудобно присел на корточки в своем стихаре, прижимая к груди привезенные с собой священные реликвии.

— Это невыносимо, — прошипел он Жоссерану. — Мы проделали путь через весь мир, чтобы представиться, а он заставляет нас ждать в самом конце зала!

Жоссеран пожал плечами.

— Нам надлежит быть терпеливыми.

— Но я посланник самого Папы!

— Не думаю, что ему есть дело, будь ты хоть сам святой Петр. Похоже, он голоден.

Принесли еще блюда в керамических чашах: яйца, пиво из проса, сырые овощи, приправленные шафраном и завернутые в блины, и несколько подносов с жареными куропатками. Сартак сказал им, что фрукты и куропатки прибыли свежими тем же утром из Катая по ямской службе.

Жоссеран сунул пальцы в чашу с рисом и зачерпнул пригоршню в рот, так же, как он ел с татарами на протяжении всего путешествия. Сартак отбил его руку и закричал на него. На мгновение ему показалось, что тот даже выхватит нож.

— Что ты делаешь, варвар?

— Я голоден.

— Даже если ты умираешь от голода, во Дворце ты должен есть как Человек. — Сартак взял две заостренные палочки, инкрустированные слоновой костью, и, держа их указательным и большим пальцами, подцепил кусочек курицы из одной из чаш и поднес ко рту. — Вот так, видишь?

Жоссеран взял палочки из слоновой кости и попытался ухватить их так же, как Сартак. И уронил их в чашу с похлебкой.

Сартак сокрушенно покачал головой.

Уильям же, мрачный, сидел в стороне, не притрагиваясь к еде. Было ясно, что все вокруг намерены напиться допьяна.

В центре зала стоял деревянный ларец, шага в три шириной, обитый золотыми листами и украшенный искусной резьбой с драконами и медведями. С каждой стороны были золотые краны, и из них распорядители наливали кумыс в золотые сосуды — каждый такой сосуд мог утолить жажду десятерых. По одному ставили между каждым мужчиной и его соседом. Он и Уильям были, возможно, единственными трезвыми людьми в зале.

Две лестницы вели к возвышению, где трапезничал Император. Полные кубки торжественно несли вверх по одной лестнице, пустые — вниз по другой, и движение это было весьма оживленным. Китайские музыканты в фиолетовых шапочках и халатах, частично скрытые за расписной ширмой, заиграли на своих заунывных гонгах и скрипках. Император поднял свою чашу