Холодные чары. Лед в истории человечества - Макс Леонард

анатомические уроки XVII века в двух картинах, одна из которых, «Урок анатомии доктора Николаса Тульпа» (1632), вошла в историю как один из шедевров голландского искусства. «Кто пренебрегает анатомией, тот нанесет вред и даже погубит своих пациентов», – писал Абуль-Касим аз-Захрави, арабский врач X века, которого считают отцом современной хирургии[199] [21]. Но, несмотря на всю свою пользу, анатомия на протяжении истории нередко оказывалась в забвении или даже под запретом. Вскрытие трупов также либо полностью запрещалось, либо строго регулировалось церковью и другими властями.

Одним из главных препятствий на пути к признанию анатомии была необходимость жертвовать мертвыми ради спасения живых. Это вызывало серьезные моральные сомнения. Вскрытие человеческого тела, даже во имя науки, шло вразрез с религиозными убеждениями, воспринимавшими его как вмешательство в божественный замысел. В XVIII и начале XIX века анатомия в Европе пережила особенно мрачный период. Количество медицинских школ стремительно росло, а вместе с ним и спрос на тела для исследований – причем спрос неизменно превышал предложение. Ради свежих останков раскапывали могилы, с виселиц похищали разлагающиеся тела, а порой ради нужного «материала» даже совершали убийства. Разграбление могил и похищение трупов стали повсеместным явлением. В Англии XVIII века людей, занимавшихся незаконными ночными эксгумациями, называли «воскрешателями»; случалось, что после вынесения смертного приговора они сами оказывались на анатомическом столе. Неоднократно рассказывали истории, как умирающим «помогали» покинуть этот мир быстрее, а анатомы, ограниченные коротким временным окном до начала разложения, начинали вскрытие, когда человек еще был жив.

Поскольку после вскрытия тело становилось неузнаваемым и не подлежало традиционному христианскому погребению [23], основным легальным источником медицинских трупов оставались казненные преступники. В XVIII веке в некоторых странах Европы даже вводили новые преступления, каравшиеся смертной казнью, лишь бы увеличить запас тел. Бесчестие, связанное с посмертным вскрытием, становилось почти синонимом виселицы – и едва ли не таким же мощным средством устрашения.

Некоторые государства пытались решить проблему нехватки тел с помощью новых законов, позволяющих использовать для анатомических демонстраций невостребованные останки бедняков, преступников и пациентов психиатрических больниц. В Великобритании перемены происходили медленнее, что подпитывало процветающий рынок похищения трупов. Тем не менее даже после смягчения законодательства в 1832 году предложение не могло удовлетворить растущий спрос. С 1858 года врачам предписали проходить два полных года анатомической подготовки, что многократно увеличило потребность в телах. В результате преподаватели фактически превращались в пособников по добыче трупов (или даже их частей), в которых так отчаянно нуждались их студенты [24].

Больницы обычно могли получать тела из местных трущоб, но университетам приходилось искать другие источники. Кембриджский университет даже организовал специальный «поезд мертвецов» [25], курсировавший дважды в неделю на высокой скорости: он отправлялся из Донкастера ночью и доставлял тела вплоть до Халла. Грузовые вагоны в хвосте состава разгружались уже после выхода пассажиров, и даже самые стойкие анатомы располагали всего несколькими днями, прежде чем разложение становилось непреодолимым. Несомненно, все более широкое применение льда хоть немного облегчало их нелегкую работу[200]. Такова была реальность, на фоне которой во второй половине XIX века стали применять метод замороженных срезов. Это был выбор, перед которым оказывался каждый начинающий врач или анатом.

Что чувствовали сами те, кто делал замороженные сечения? Всепроникающий запах смерти, прикосновение к телам, разрезы, скрежет пилы? Нужно ли было иметь ледяное сердце, чтобы разрезать замерзшее сердце?

Игры со смертью во имя улучшения жизни стирают фундаментальные этические границы. В этом чувствуется нечто фаустовское. Лед помогал Брауне ясно видеть своих подопытных, но не приводило ли это к моральному срыву? На сохранившейся фотографии Брауне непроницаем, образцовый джентльмен своей эпохи: седобородый, с военной выправкой, в темном сюртуке и ослепительно белой рубашке. А по его трудам можно заключить, что он спал спокойно. Это шедевры XIX века в искусстве – переводить ужас в нейтральный, дидактический тон, сглаживать острые углы, словно лед на только что распиленном разрезе. Нигде я не встретил признания того, что эти органы когда-то жили и двигались, были частью реальных людей. Я старательно искал имена, хоть что-то, что вернуло бы человечность объектам Брауне, но тщетно – только скупые пометки об их возрасте, росте и обстоятельствах приобретения трупа. Возможно, иначе и быть не могло.

В трудах этих анатомов почти невозможно разглядеть хоть какие-то сомнения или колебания относительно их методов. Ближе всего к этому я подошел, читая американца Томаса Дуайта, который в своей книге «Замороженные сечения ребенка» (да, именно так) 1881 года писал: «Веря, как и я, в то, что замороженные сечения сыграют важную роль в преподавании анатомии в будущем, я не стану говорить об их преимуществах – они говорят сами за себя» [27]. Этот ответ на невысказанную критику выглядит как оборонительная позиция, пронизанная подавленными тревогами.

Неприятная правда о медицинских достижениях любой эпохи состоит в том, что они нередко обходятся слишком дорого – так дорого, что эту цену либо скрывают от их получателей, либо предпочитают вовсе не признавать. Несомненно, замороженные сечения Брауне способствовали распространению анатомических знаний, помогали облегчить боль и страдания. А роды в его время были смертельно опасны – сколько врачей и акушерок воспользовались литографиями с изображением двух беременных женщин, скольким матерям и младенцам это спасло или улучшило жизнь? Можно ли это соизмерить с телом, опускаемым в лед?

Даже если человек движим гуманистическими идеалами, чувствует свою моральную правоту и непорочность, неприятное противопоставление целей и средств всегда рядом.

В медицинской профессии изготовление сечений замороженных трупов имело множество противников: его оппоненты были склонны считать, что рука не должна подчиняться глазу, и утверждали, что как учебное пособие оно уступает непосредственному опыту – времени, проведенному со скальпелем в теле. Оно никогда не сможет заменить умелые руки, закаленные хирургическим опытом. Возможно, самым серьезным возражением было мнение, что замороженные органы не сохраняют ту же массу и расположение, какие у них были, когда они были наполнены горячей кровью, и поэтому топография будет неправильно изображена, а карта не будет соответствовать территории.

В десятилетия сразу после magnum opus[201] Брауне сечение замороженных тел распространилось в Великобританию, США и за их пределы, но литографии Брауне, зловещие и беспрецедентно точные, оставались ориентиром, основным учебником для студентов анатомии, хирургии и акушерства в течение многих лет. Его работы были не только полезными, но и эфемерно прекрасными, и в определенном смысле их было невозможно улучшить.

На пересечении жизни и смерти, визуального удовольствия и ужаса от тела, высоких идеалов и низких методов, науки и научной фантастики, мне кажется, он идеально отражает момент XIX века – эпоху, когда было