Холодные чары. Лед в истории человечества - Макс Леонард

несмотря на вентиляционные системы и шахты, ведущие на поверхность, дым от печей делал воздух удушающим. Но, пожалуй, худшее – осознание того, что ты живешь в недрах загадочного существа и что сами эти пространства, которые тебя окружают, могут сдвигаться, деформироваться или быть разрушены без всякого предупреждения.

Тем не менее это было лучше, чем находиться снаружи, где в любой момент можно было попасть под огонь или оказаться поглощенным лавиной. Внутри ледника температура постоянно держалась около нуля, что было улучшением по сравнению с бушующими бурями и 30-градусным по Цельсию морозом снаружи. «Мы получили уникальные знания о тайнах ледника, – писал Лангес, – о его трещинах, его движениях зимой, когда лед хрупкий и ломкий, и летом, когда он становится пластичным. Мы обнаружили потребности, о которых не думал ни один ученый, ни один гляциолог или альпинист… В таких условиях почти каждый становился натуралистом» [6].

Зима 1915 года была суровой, но зима 1916/17 года стала одной из самых жестоких среди когда-либо зафиксированных. Снег начал падать еще в сентябре, и эти высокогорные форпосты приняли на себя основную тяжесть снежных бурь. На некоторых участках фронта, по оценкам, склоны гор были покрыты снегом толщиной от восьми до 12 метров. Австрийцы использовали русских военнопленных для расчистки долинных дорог, которые обслуживали канатные дороги, жизненно важные для снабжения войск, но как только снежный покров достигал четырех метров, транспорт часто был вынужден пробираться через снежные туннели. Почти все лошади погибли. На высоте солдаты проводили большую часть дня, выкапываясь из своих казарм, а затем выходили в патрули и возвращались с обморожениями и снежной слепотой[208].

«Даже артиллерия больше не стреляла, потому что снаряды в основном падали в снег, не поражая цели», – записал один солдат в своем дневнике. «Персонал лежал заваленный снегом внизу всю зиму и убивал время, спя и играя в карты» [7].

13 декабря 1916 года резкое потепление вызвало сход огромной лавины над имперскими казармами, построенными на вершине Гран-Поз на Мармоладе. Лавина унесла жизни около 270 австрийских и боснийских солдат. Деревянные казармы были расположены вдали от вражеского огня, но под снежным карнизом; восемь дней до этого австрийский капитан Роберт Шмид, увидев, как накапливается снег, попросил разрешения перевести своих людей в другое место. Запрос был отклонен. Лишь около 40 тел удалось извлечь. Ранее, в 1916 году, сам Шмид издал указ, запрещающий хоронить тела в леднике, чтобы не загрязнить питьевые воды, и потому этих погибших солдат одого за другим спускали в долину. Оставшиеся тела же более 200 человек, разбросанные по огромной территории опасного и труднодоступного рельефа, были обречены на ледяную могилу.

В тот же день лавины обрушились на множество итальянских и австро-венгерских позиций, а в донесениях того времени утверждается, что обе армии преднамеренно обстреливали нестабильные снежные образования, стремясь похоронить врага под обвалами. По разным оценкам, в Белую пятницу[209] и в последующие дни в лавинах погибли около 2000 солдат. Европейский центр среднесрочных прогнозов погоды назвал это «одной из самых страшных метеорологических катастроф в истории» [8].

Сегодня об этом событии редко вспоминают, оно почти не оставило следа в памяти поколений. Но утверждать, что эта трагедия была затенена самой войной, – значит перевернуть все с ног на голову. Скорее наоборот – война на Альпийском фронте оказалась заслонена природной катастрофой. «Больше людей погибло от лютого холода, обморожений, болезней и лавин, чем от вражеского огня, – отмечает археолог Марко Балби. – По некоторым подсчетам, две трети всех смертей на этом участке фронта были вызваны именно этим» [9].

В начале 1917 года итальянский солдат Джузеппе Унгаретти, поэт, писал: «Снег – подлинный знак траура; не знаю, почему на Западе выбирают черный. И в этом китайцы оказались мудрее. Черный пробуждает во мне ощущение тайны, страха, бесконечности, Бога, вселенской жизни. Но белый… Белый несет чувство завершенности, леденящий холод смерти» [10].

Как же отчаянно должно было быть там, в горах, в те зимы – окруженным враждебностью и смертью, запертым в заведомо бессмысленной борьбе. Неудивительно, что существует так много свидетельств братаний и случаев, когда солдаты сами прекращали огонь по врагу. Оказавшись вместе в изоляции, отрезанные от мирной жизни, в этом тесном, лишенном красок мире, они, должно быть, испытывали особую, непохожую на обычную солидарность.

После успеха Хандля на Мармоладе австрийцы начали использовать ледяные тоннели не только для обороны, но и для нападения. Особенно примечателен их замысел на Монте-Кристалло – 3434-метровой вершине массива Ортлес, которую итальянцы заняли в октябре 1916 года. Северный склон, покрытый льдом, не оставлял возможности для прямого наступления, и тогда австрийцы решили действовать иначе: в течение пяти месяцев они вручную – кирками, лопатами и бурами – прорубили тоннель длиной в два километра, переместив при этом 4000 тонн льда. Взрывчатку использовать было нельзя – это бы выдало их замысел. Они не знали, насколько близки к цели, пока 17 марта 1917 года один из итальянских солдат случайно не проломил лед и не провалился прямо в тоннель. В тот момент австрийские рабочие как раз ушли на обеденный перерыв, но именно этот несчастный случай запустил боевые действия раньше, чем кто-либо ожидал. Особенно сам несчастный итальянец.

Итальянская армия славилась своим инженерным мастерством: ее инженеры проложили в скалах Доломитовых Альп сложнейшую сеть галерейных дорог и снабженческих тоннелей. Так что, едва разобравшись в новых правилах этой игры, итальянцы немедленно включились в нее. Одним из их самых впечатляющих достижений стал грандиозный тоннель через ледник Адамелло – 5,2 километра длиной, с 25 мостами над ледниковыми трещинами. Он обеспечивал движение упряжек с собаками и ослов, тянущих сани с припасами к передовым позициям. А неподалеку от горы Гран Зебру, на глубине 20 метров под поверхностью ледника Зебру, они прорубили снабженческий тоннель, достаточно широкий, чтобы в нем могла пройти узкоколейная железная дорога. Она соединяла штаб Капанна-Милано со стратегически важными позициями на перевалах выше.

Тот самый штаб, как и многие другие каменные военные постройки в этом районе, теперь стал горным приютом. Именно оттуда, на рассвете, я отправился в путь к леднику Зебру вместе с другом, Томом Изиттом, историком этих высотных сражений, чтобы взглянуть на некоторые из сохранившихся мест. Разобраться в сложной топографии этих боев непросто даже по карте, но, шаг за шагом пробираясь через хаос пиков, ледников и осыпей, мы начинали видеть логику. Постепенно становилось яснее, в каких мучительных условиях проходила эта извилистая линия фронта. Всюду, пока мы в течение нескольких дней пробирались через заснеженные перевалы, лежали следы ушедшей войны – ржавеющая колючая проволока, железные тросы,