Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

Ростки были белыми, хрустящими и сладкими. Съев всю рыбу и половину риса, Кошечка толкнула бамбуковую оболочку в сторону Касанэ.

— Огромное спасибо, добрый господин. Вы оказываете честь такому жалкому человеку, — и Касанэ несколько раз поклонилась перед тем, как приступить к еде. Ела она медленно, наслаждаясь непривычным, роскошным для нее вкусом.

Сёгун одним из своих указов запретил крестьянам есть рис, по Кошечка решила нарушить закон: ее совсем не радовала необходимость связывать по рукам и ногам эту дуреху, и теперь она дешево откупалась от своей совести.

— Из какой ты деревни? — спросила Кошечка. Если представится удобный случай, она передаст родным этой крестьянки, что с той случилось.

— Мацумура (Сосновая деревня) в провинции Кадзуса.

— Мне придется связать тебя и оставить здесь.

— Пожалуйста, господин, не бросайте меня! — Касанэ нагнулась вперед в сидячем поклоне. — Умоляю вас, пожалуйста, не оставляйте меня здесь одну! Здесь живет нечистая сила! — Она представила себе, как останется здесь связанная, а ночью разбойники вернутся и вырвут ей ногти.

— Ты выдашь меня властям. — Даже в тот момент, когда Кошечка произносила эти слова, она не переставала удивляться, что дает себе труд отчитываться в своих действиях перед мужичкой.

— Я обещаю, что никому ничего не скажу. — Касанэ плакала так сильно, что ее слова было почти невозможно разобрать. — Здесь такое глухое место, меня никто не найдет. До самой ночи. А ночью придут черти. — Она ухватилась за куртку Кошечки. Слезы оставляли темные пятна на потертой черной ткани. — Возьмите меня с собой! Я буду вашей служанкой. Я сильная. Я понесу все ваши вещи. Я буду растирать вам ноги и готовить еду.

— Не будь дурой! В ближайшем городе я попрошу кого-нибудь дать твоим родным знать о тебе. Ты сможешь вернуться домой.

— Я не могу вернуться в Сосновую деревню, господин: я теперь опозорена!

— У меня есть враги. Идти со мной опасно, — сказала Кошечка.

— Если я останусь здесь, мой прежний хозяин поймает меня, — голос Касанэ еще дрожал, но она перестала плакать. Это ее судьба, и она должна принять ее. — Он изобьет меня и снова продаст, но тут ничем не поможешь, если у женщины нет дома в трех мирах.

Старая поговорка, которую вспомнила Касанэ, первоначально относилась к трем мирам, на которые делили все сущее буддисты. Но деревенские жители, не знавшие буддийской философии, стали толковать ее иначе: женщина должна жить сначала в доме отца, потом в доме мужа и под конец жизни в доме сына.

Касанэ открыла свой сундучок и пошарила в нем.

— Это защитит вас в дороге, ваша честь. — Она подала Кошечке дешевый амулет в маленьком дешевом парчовом мешочке, посвященный божеству-покровителю путников. Глава общества паломников в Исэ из Сосновой деревни подарил каждому такой талисман. Потом она протянула Кошечке что-то завернутое в ткань и промасленную бумагу. Крестьянка обращалась с этой вещью так, будто та тоже имела магическую силу.

— Тут подорожная моего брата.

— Откуда мне знать, что ты не донесешь на меня? — Кошечка задумчиво смотрела на маленький сверток. — Откуда мне знать, что власти не станут искать меня по этой подорожной?

— Я обещаю, что этого не будет, господин.

— Чего стоит слово крестьянина! — Кошечка со стыдом призналась себе, что эта безродная девчонка начинает ей нравиться.

— Даже у червяка в палец длиной есть душа длиной в полпальца, господин, — тихо сказала Касанэ.

От этих слов Кошечка вздрогнула, словно от косого удара, прорезающего доспехи. Она вспомнила добрую улыбку Мусуи. Вся эта ерунда явно тревожит ее больше, чем надо. Она становится слабой и глупой. Горести ничтожной крестьянской девчонки мешают ей идти к цели.

Кошечка перевела взгляд на подорожную и задумалась. Эта бумага была ей очень полезна, но у Кошечки имелась веская причина для отказа. Принять подорожную значило связать себя обязанностью отблагодарить Касанэ. А долг благодарности (японцы называют его он) иногда становится очень тяжелым бременем.

Кошечка все же взяла сверток и стала расхаживать вдоль фасада часовни, раздумывая, как быть. Чуткие пальцы непроизвольно ощупывали сквозь ткань острые хрустящие края документа. Впереди Кошечку ожидали горы Хаконэ и самая грозная из всех правительственных застав. Подорожная могла помочь беглянке.

— Я доведу тебя до ближайшего города — Фудзисавы, — сказала она Касанэ. — Оттуда ты должна будешь пойти своим путем.

— Спасибо, господин, спасибо! Пусть улыбнутся вам с небес боги! — Касанэ низко поклонилась, затем торопливо принялась убирать остатки завтрака и упаковывать вещи.

ГЛАВА 27

Этот огонь любви

В Фудзисаве, кажется, ликовали все, кроме Хансиро и его вчерашнего собутыльника Мумэсая — художника, расписывающего бумажные фонари. Хансиро полностью сосредоточился на том, чтобы не морщиться, когда кто-нибудь из шумной толпы в очередной раз толкал его. Боль в голове воина пульсировала в такт буханьям огромного барабана. Она вспыхивала с каждым ударом барабанных палок толщиной в человеческое запястье и вибрировала вместе с эхом удара. Ко всем этим мукам добавлялось гнусное бурчание живота, вызывавшее горькую отрыжку — разливавшаяся желчь поднималась толчками по пищеводу ронина. У Мумэсая по-прежнему было перевязано лицо. Судя по виду художника, он чувствовал себя так же плохо, как и Хансиро, если не хуже. Фудзисава и в обычные дни была переполнена верующими, добирающимися до святого острова Эносима, отделенного от селения только приливной отмелью, а сегодня городок веселился по поводу ежегодного праздника, приходившегося на каждый день Петуха одиннадцатого месяца. Нет, сегодня Фудзисава была совсем неподходящим местом для двух людей, страдающих от похмелья.

Хансиро больше не мог отличить гул дурацкого барабана от гула в своей голове. Возможно, этот инструмент и не являлся самым громким барабаном в мире, но он, судя по всему, мог бы с успехом бороться за это звание и к тому же находился в непосредственной близости от страдальца.

Барабан стоял на массивной деревянной телеге, которую увлекал за собой самый терпеливый на свете бык, так, по крайней мере, предполагал Хансиро. Но виден воину был только огромный горбатый верх этого монстра от музыки, который медленно плыл над морем людей и флагов. Казалось, шумная толпа молящихся сама несет барабан и барабанщиков на своих плечах.

Красная с черным эмблема празднично развевалась над головами двух музыкантов, напоминавших молотобойцев, ибо только набедренные повязки облегали их мускулистые тела. Они стояли лицом друг к другу и поочередно ударяли колотушками по туго натянутой коже, поддерживая ритм, простой и размеренный, как биение сердца. На худых угловатых лицах атлетов застыло выражение отрешенности, словно их гипнотизировал отбиваемый ими пульс. Голые тела барабанщиков блестели от пота. Мышцы спин вздрагивали при каждом ударе.

Стуку