Шелковый Путь - Колин Фалконер

с балюстрадами из резного камня. Павлины смотрели на них с холодным подозрением королей, белые лебеди безмятежно плавали между цветами лотоса или расправляли свои длинные крылья на солнце.

Они прошли по аллее ив. Впереди Жоссеран увидел белую юрту Императора — скорее символ, ибо ее роскошное убранство затмевало все, что Жоссеран видел в степи. Она была возведена на возвышении из утрамбованной земли и окружена мощеными дворами и плакучими ивами. Над деревьями на фоне неба плыли желтое бумажное солнце и сине-оранжевый бумажный змей — игрушки придворных детей.

Пока они ждали, чтобы их впустили, Сартак прошептал Жоссерану, что они должны приблизиться к трону Императора на коленях. Жоссеран передал эти указания монаху, с предсказуемым результатом.

— Я отказываюсь! — прошипел тот. — Я достаточно гнул колени перед этими дикарями! Отныне я преклоняю колени лишь перед Богом!

— Разве мы это не обсуждали? Ты здесь не инквизитор, ты посланник Папы к чужому царю!

— Это кощунство!

— Отдай кесарю кесарево.

Уильям колебался. На его лице отражалась дюжина противоречивых эмоций. Наконец он признал мудрость слов Жоссерана. Когда камергер пришел за ними, он опустился на колени рядом с Жоссераном, и так они снова приблизились к Сыну Неба.

Внутри было тепло. Придворные в своих красных парчовых халатах и странных шлемах были заняты своими шелковыми веерами. Веера были жесткими, круглыми и украшены акварелью и каллиграфией, и порхали, как тысяча ярко раскрашенных бабочек. Жоссеран заметил, что многие из знати также носили маленькие, изящно вырезанные вазочки, в которые они время от времени сплевывали; это для того, чтобы не быть вынужденными плевать на ковры Императора. Татарские музыканты играли за большой ширмой, двухструнные лютни, гонги и барабаны создавали мелодии, режущие слух Жоссерана.

Император, казалось, сегодня был более расположен их принять. По крайней мере, трезв. Он возлежал на троне из золота и слоновой кости. На нем был шлем с ободком из кованого золота и халат из багряного шелка. Ноги его были обуты в короткие кожаные сапоги с загнутыми носами в татарском стиле. На этот раз рядом с ним не было Пагба-ламы в качестве посредника. Его золотые глаза были такими же бдительными и томными, как у кошки.

Жоссерану и Уильяму было велено оставаться на коленях, но один из слуг по крайней мере принес им серебряную чашу, наполненную черным кумысом.

Уильям отказался.

— Ему не нравится наше вино? — спросил Император напрямую у Жоссерана.

— Ему это запрещено нашей верой, — ответил Жоссеран.

— Он не пьет? По моему опыту общения с христианами, это не так. Тебе тоже запрещено?

— Я не священник.

— Значит, тебе нравится наше вино?

— Очень.

— А чаша тебе нравится?

— Она очень хороша, — ответил Жоссеран, гадая, к чему ведет этот допрос.

— Ее называют «Гнев Чингисхана».

Жоссеран осмотрел ее, размышляя, почему она так высоко ценится. Это была большая чаша, покрытая серебром, но очень простая и без украшений.

— Она сделана из черепа вождя, который бросил вызов моему деду, — объяснил Хубилай. — Он захватил его и приказал сварить живьем в котле. Когда тот умер, он отрубил ему голову своим собственным мечом и велел оправить череп в серебро. — Он сделал паузу, чтобы дать своим гостям переварить эту информацию. — В варварских землях у вас есть такие сосуды?

Осознавая скрытую угрозу, Жоссеран заверил его, что нет.

— Что он говорит? — потребовал Уильям.

— Он сообщает мне, что эта чаша сделана из головы одного из врагов его деда.

Уильям перекрестился.

— Дикари!

— А что говорит этот другой? — спросил Хубилай.

Жоссеран замялся, прежде чем ответить.

— Он трепещет в вашем присутствии, — сказал он, — и желает передать теплые пожелания от своего господина.

Император удовлетворенно хмыкнул.

— Скажи ему, я приношу ему благую весть о единой и истинной вере и обещание жизни вечной для него и всех его подданных!

— Уймись, — рявкнул Жоссеран.

— Я посланник самого Папы! Я не умолкну! Ради этого я и проделал этот путь. Ты будешь переводить для меня, пока я читаю этому типу папскую буллу!

Жоссеран повернулся к Императору.

— Мы желаем принести вам слово о христианской вере, которая несет надежду и радость людям повсюedу.

— В нашем царстве уже есть Сияющая Религия.

— Но это не истинная форма нашей веры.

Император мягко улыбнулся.

— Мар Салах, митрополит Шанду, говорит, что это вы — не истинные христиане и что мне не следует вас слушать.

Жоссеран воспринял эту новость без всякого выражения. Уильям с нетерпением ждал его перевода. Жоссеран передал ему слово в слово.

Лицо монаха побагровело.

— Этот дикарь предпочтет слово еретика слову самого Папы?

— Нам бы лучше вести себя с достоинством перед лицом этой провокации, — напомнил ему Жоссеран.

Но Уильям уже достал из-под рясы пергамент. Он сломал металлическую печать. Должно быть, это и была папская булла.

Было ясно, что он намерен ее прочитать, несмотря на все усилия Жоссерана его остановить. «Он разозлит Императора и лишит нас всякого шанса на справедливое слушание, — подумал Жоссеран. — Возможно, он даже лишит нас жизни. Да простит меня Бог, но я не намерен переводить буллу. Уильям слишком назойлив, а Папы здесь нет. Если мы хотим вернуться в Утремер с честью, я буду доверять собственному суждению».

…дабы ты признал Иисуса Христа Сыном Божьим и поклонялся Его имени, исповедуя Его веру…

Уильям уже стоял на ногах и во весь голос читал по-латыни послание Папы, которого не понимал ни Император, ни кто-либо из его придворных. Безумие. Если он продолжит в том же духе, у Императора в коллекции появится еще одна чаша. «Гнев Хубилай-Императора».

…дабы ты прекратил гонения на христиан и после столь многих и тяжких прегрешений умилостивил подобающим покаянием гнев Божественного Величества, который ты, без сомнения, серьезно навлек на себя таким пренебрежением…

— Что он говорит? — захотел узнать Хубилай.

— Боюсь, великий владыка, путешествие его сильно утомило. Быть может, мы продолжим наш разговор наедине и позволим моему спутнику отдохнуть, в чем он так отчаянно нуждается.

По кивку Императора двое воинов из кэшика, личной гвардии, шагнули вперед и взяли Уильяма под руки. Тот тревожно вскрикнул. Не обращая внимания на его сопротивление, они силой выволокли его из шатра. Жоссеран слышал его крики протеста, даже когда его уводили вверх по ивовой аллее.

***

LXXVII

—