Царь и Бог. Петр Великий и его утопия - Яков Аркадьевич Гордин

Представления о «старосветской нравственности» сохранялись у части «коренной знати», которая находилась в латентной оппозиции к радикальности реформ, а не к самим реформам и которую наиболее выразительно представлял князь Дмитрий Михайлович Голицын, находившийся в приязненных отношениях и переписке с царевичем Алексеем, а в 1730 году возглавивший аристократов-конституционалистов.

Нет надобности идеализировать Православную церковь перед реформой – с ее корыстолюбием, рабовладением, уступками деспотизму. Но каковы бы ни были пороки самой церковной организации, народное представление о Церкви как о хранительнице высших по сравнению с мирскими государственными ценностей, как о возможной заступнице, как о власти не от мира сего, дающей надежду на высшую справедливость, – эти представления сами по себе были чрезвычайно важны для народного мироощущения. Лишая народ этих иллюзий, Петр наносил тяжкий урон народному духу, ориентированному в конечном счете на идею неистребимой справедливости и свободы как естественного человеческого состояния.

Отныне стараниями Феофана Божий суд официально лишался своих полномочий. «Крайним судом» становилась неограниченная воля царя, «Христа Господня».

После фактической, а затем законодательной отмены тайны исповеди православный христианин оставался беззащитен и оказывался лицом к лицу с государством и его авангардом – Преображенским приказом.

Но дело было не только в устрашении. Бытие предельно упрощалось и примитизировалось до грубого государственного быта.

В этой новой системе ценностей истязания и убийство законного наследника престола, государева сына становились естественными и объяснимыми.

Глава 4

Царства, которые к нашим услугам: азиатская утопия

Европа – кротовая нора; все великие империи и великие перевороты были возможны лишь на Востоке.

Наполеон

В Европе нам не дадут ни шагу без боя, а в Азии целые царства к нашим услугам.

Ермолов

1

Печатный экземпляр «Правды воли монаршей» Петр получил в сентябре 1722 года на берегу Каспийского моря.

Феофан писал ему:

По указу В〈ашего〉 В〈еличества〉, который сказан нам от преосвященного новгородского и Петра Андреевича Толстого, книжица, мною сочиненная, «О правде воли монаршей в определении своих по себе наследников», с печати вышла, и через сию почту посылаются В〈ашему〉 В〈еличеству〉 10 экземпляров. Всенижайше прошу, да благоизволит В〈еличество〉 В〈аше〉 известить нам волю свою: публиковать ли оную книжицу или удержать до далшей апробации. 〈…〉 Из Москвы, августа 24 д. 1722.

Петр выразил свою волю, и тираж книжицы появился до конца 1722 года.

Пребывание Петра в сентябре 1722 года на раскаленном берегу Каспия было завершением крайне показательного процесса, который продолжался не менее восьми лет, а замысел, лежавший в его основе, возник еще в 1695 году – одновременно с первым Азовским походом.

Ключевым понятием этого важного для нас сюжета было понятие «Индия», сказочное царство, средоточие немыслимых богатств.

Подробный обзор попыток московских властей допетровского периода наладить торговые связи с Индией, отыскать оптимальные пути туда и получить ясное представление об индийской реальности дан в монографии Игоря Владимировича Курукина «Персидский поход Петра Великого».

Уже в XVII веке московских дипломатов привлекала далекая и богатая Индия, куда издавна стремились европейские мореплаватели и авантюристы. Тем более что с индийскими купцами в России были знакомы: в 1625 году в Астрахани был построен индийский гостиный двор и появилась небольшая индийская колония, а в 1645-м один из индийских купцов впервые прибыл в Москву. 〈…〉

Посланникам в Иран и Среднюю Азию (посадскому человеку Анисиму Грибову и купцу Никите Сыроежкину в 1646 году, дворянину Богдану Пазухину в 1669-м) поручили разведать пути в Индию и выяснить, какие там нужны товары и «сколь сильна Индеянская земля ратными людьми и казной»[131].

Как мы увидим, Петр вполне предметно интересовался Индией еще в первый период своего царствования, когда его вооруженное внимание было обращено на юг – в сторону Турции.

Зная особенности мышления Петра, своеобразие его восприятия реальности, можно с уверенностью предположить, что интерес к Индии носил не только сугубо прагматический характер. Разумеется, торгово-экономический аспект играл значительную роль, но, помимо этого, Индия была пространством вдохновенных мечтаний – иным миром, категорически отличным от того, что окружало Петра и отнюдь его не устраивало.

Индия не была понятием географическим.

«Еще в средневековой Европе слухи о богатстве Индии порождали не только экспедиции, которые снаряжались государственными деятелями или купцами, но и социально-утопические легенды типа легенды о пресвитере Иоанне, обошедшей весь европейский горизонт. Индия была источником слухов и надежд, предметом поисков, ложных писем и даже самозванцев – выходцев из царства пресвитера»[132].

Михаил Несторович Сперанский, крупный специалист по древнерусской культуре, писал о судьбе «индийской легенды» на Руси: «Сведения об Индии, по крайней мере, название ее (Индия, Инды, Индийская, или Индейская, страна, земля, царство) в старинной русской письменности мы встречаем уже с первых веков ее существования. 〈…〉 В этом отношении старая русская книжность в значительной степени разделяет общую судьбу остального европейского Средневековья: там эти представления тоже большой определенностью и ясностью не отличаются, а самое представление до известной степени будет то же, что и на русском европейском востоке: и здесь и там Индия рисуется страной отдаленной, мало или совсем не похожей на европейские, страной, полной чудес, необыкновенного богатства и изобилия»[133].

Фантастические сведения об Индии были знакомы средневековому и более позднему русскому читателю по целому ряду сочинений. Это «Хроника Георгия Амартола», сочинение XI века, в XIV веке переведенное на церковнославянский и имевшее широкое хождение на Руси; это «Деяния Фомы в Индии», повествующие о подвигах апостола Фомы в тех краях; это пришедшее на Русь, скорее всего, в XIII веке «Сказание об Индийском царстве».

С того же XIII века русскому читателю была известна в переводе «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, в которой повествовалось и о природе Индии, и об экзотических животных, ее населяющих, и об изобилии там драгоценных камней.

Петр мог знать что-то из этих сочинений или «Александрию», повествующую о походе Александра Македонского в Индию и ходившую по Руси одновременно со «Сказанием».

По его приказу была переведена история Александра Македонского, сочиненная Валерием Максимом. Недаром он сравнил себя с великим Македонцем во время Персидского похода.

Первый в нашей истории «кремлевский мечтатель» и первый же великий утопист, он не мог остаться равнодушным к «индийскому соблазну».

Для нас комплекс событий, который, пользуясь современной терминологией, можно назвать Каспийским проектом, важен по нескольким своим аспектам.

Хронологически его активная фаза покрывает период, когда развивалась трагедия царевича Алексея и происходил исторический перелом, этой трагедией