Тигран Великий - Тигрис Рафаэль

– Соломон! – вдруг тихо промолвил царь, – пойди и проведай Шанпоча. Он сейчас очень в этом нуждается.

После тяжёлого ранения под Тигранакертом наш Вреж Шанпоч – этот циничный застольный шут, эта гроза врагов царя, его карающий меч – пребывал в безрадостном состоянии, и хотя здоровье шло на поправку и его жизни более ничто не угрожало, однако это уже был не тот Шанпоч.

Рана на месте глаза зажила, и вместо этого осталась страшная зияющая дыра. Вечно шутливый и задиристый, он превратился в замкнутого молчаливого человека. Память покинула его, и он с трудом узнавал окружающих. Шанпоч мог часами смотреть в одну точку и был абсолютно безразличен ко всему, происходящему вокруг.

Именно в таком состоянии я застал бывшего царского шута, когда вошёл к нему в покои.

– Вреж! Шанпоч! – по-дружески позвал я его.

Он не обратил на меня никакого внимания.

– Это же я Соломон! Посмотри на меня!

Вреж не повёл даже глазом.

Тут я вспомнил его любимую шутку с собачьим хвостом и, просунув руку между ног, задорно помахал.

– Смотри, смотри, сам собачий хвост к тебе пожаловал. Вспомни, как ты вилял им во дворце в Антиохии. Да проснись же ты, наконец, Шанпоч, этакий!

Вреж посмотрел на меня, и во взгляде его появилась маленькая искорка внимания. Затем он нахмурил лоб, и мне показалось, что он напрягает память. Усилие это не увенчалось успехом и он, почувствовав свою беспомощность, тихо заплакал.

Мне стало очень жаль его. Я подошёл поближе, обнял одноглазую голову и ласково заговорил:

– Не плачь, мой хороший, добрый друг. Ты поправишься. Непременно поправишься. Это ведь вопрос времени.

В глазах у Шанпоча появилась искорка надежды. Воодушевившись, я продолжил в том же духе:

– Помнишь, как мы с Мецном охотились в окрестностях Чёрной крепости и ты подстрелил рыжую лисицу, а хвост подложил ночью под ноги Меружана? Помнишь как он орал потом, а мы давились от смеха?

– Меружан? – вдруг раздался его тихий голос.

Я взглянул ему в лицо. Оно выражало радость озорного ребёнка.

– Молодец, Вреж, вспомнил! Ну конечно, это был Меружан! Ну и сконфузил же ты его в ту ночь.

Вдруг лицо Шанпоча исказилось в тревоге, и он произнёс:

– Меружан!

– Что такое? – насторожился я.

Шанпоч продолжал испуганно глядеть на меня.

– Он хочет погубить всех нас. Остерегайтесь его.

– Что ты такое говоришь Вреж? Ну, поссорились вы с ним в тот день. Ну и что. Потом ведь всё забылось и вы, как и прежде, остались друзьями.

– Остерегайтесь его, – были последние слова раненого, после чего он устало опустился на ложе и закрыл глаза.

«Это ведь ты, Меружан, привёл к нам Петрония» вспомнил я слова Шанпоча, сказанные перед роковым сражением.

Тогда я не придал им особого значения, а потом и вовсе подзабыл. Но теперь, когда разум Шанпоча обмелел, на поверхности проступило то, что волновало его всего сильней, – и это, конечно, было неспроста.

Едва занялось утро следующего дня, как армянское войско было готово к нападению.

Внимание моё привлекли две роскошные колесницы. На одной красовался герб Тиграна – две птицы и солнце между ними в виде восьмиконечной звезды. Герб второго был мне не знаком. Скоро к ним приблизились два воина в блестящих латах, в которых я с трудом узнал царей Армении и Понта. Оба они, мужчины преклонного возраста, выглядели бодро и молодцевато. Я подбежал к колеснице Мецна и сказал:

– Дозволь мне, повелитель, быть в бою рядом с тобою.

Мецн посмотрел на меня, и я смог разглядеть в его взгляде и укор, и согласие.

– Одень на него кольчугу, – приказал царь оруженосцу, который, не медля, исполнил приказ.

Пронзительно заиграл боевой рожок, и войско тронулось с места.

Сначала мы двигались медленно, словно боясь потревожить предрассветный сон врага, причём настолько медленно, что пехота вполне поспевала за конницей, чавкая ногами по снежной жиже. Нас окутывал густой туман, который иногда рассеивался под пробивающимися утренними лучами.

Мецн послал вперёд отряд Сиракса и теперь дожидался его возвращения. Казалось, что туман надолго поглотил конников. Мы продолжали медленно продвигаться вперёд и даже незаметно перешли русло реки по самому удобному броду.

Очутившись на противоположном берегу, войско по приказу Мецна остановилось. Пехотинцы переминаться с ноги на ногу, поправляя вооружение и доспехи, а всадники с трудом придерживали своих коней, которые, предвкушая скорую атаку, фыркали от нетерпения и рыли копытами влажный хлипкий снег.

Наконец, из тумана один за другим стали вырастать фигуры разведчиков. Сиракс подскакал к царю и доложил вполголоса:

– Вражеская охрана уничтожена, мост спущен.

– Отлично! – воскликнул довольный Мецн.

Царь махнул мечом, и топчущееся от нетерпения войско, с воодушевлением восприняв эту долгожданную команду, рванулось вперёд.

Лучи утреннего солнца, как смогли, развеяли туман над равниной Арарата. Вихрь от множества мчавшихся всадников способствовал этому. Теперь я уже мог ясно различать мелькающие по сторонам предметы на расстоянии до ста шагов.

Несмотря на достаточный вес, наша колесница неслась легко и непринуждённо. Рядом с нами вровень мчался царь Митридат. Повелитель Понта не пытался обогнать нас. Со стороны это выглядело очень внушительно – две великолепные колесницы с могущественными азиатскими царями во главе хорошо вооружённого войска.

Чем ближе становился римский лагерь, тем сильнее билось моё сердце. Предвкушение скорой мести ненавистному Криксу воодушевляло меня.

Вдруг из тумана возникли аккуратно установленные шатры легионеров. Казалось, лагерь был пуст, ибо ни одна живая душа не появилась нам навстречу. Наши колёса застучали по мосту через ров, и мы ворвались во вражеский лагерь. Серпы колесниц вспарывали холщовые стены шатров, выставляя наружу их обитателей. Ничего не подозревавшие легионеры безмятежно спали. Началась жестокая рубка полусонных беззащитных людей. Многие из них так и остались лежать сражёнными на своих ложах. Те же, кто успел проснуться и схватиться за оружие, в ужасе осознавали всю беспомощность своего положения. За считанные минуты весь римский лагерь превратился в кровавое месиво из агонизирующих на снегу людских тел. Пытающиеся спастись бегством были также обречены, ибо лагерь был в плотном кольце армянских и понтийских солдат.

Митридат обнажил меч, выпрыгнул на ходу из колесницы и с яростью молодого воина принялся наносить по врагу страшные удары. Кровь римлян обагрила блестящие доспехи царя Понта. В пылу он скинул с себя ненужный шлем и теперь его седые кудри развевались по сторонам. Лицо выражало беспощадность и огромную, годами копившуюся ненависть. Это был час