Ищите ветра в поле - Алексей Фёдорович Грачев

ничего не ответил ему. Но вот распрямил плечи, разогнулся, как сбросил тяжелый мешок. Он искал сил, чтобы держаться спокойно, чтобы цепляться еще за ускользающую свободу.

Перфильев тоже откинулся, и снова блеснули стекла пенсне в свете керосиновой лампы.

— Карамелев, позовите дочь хозяина...

Валентина вошла тихая и пугливая, встала у порога.

— Пройдите сюда, — попросил следователь, вынимая из портфеля фотографию.

— Вас как зовут?.. Валентина, значит, — повторил он, услышав тихий ответ. — Посмотрите, Валя. Узнаете этого человека?

Увидев лицо убитого Фоки Коромыслова, Валентина невольно вскрикнула и отшатнулась.

— Узнаете?

Она молчала.

— Я вас спрашиваю...

— Нет, — тупо глядя перед собой, ответила Валентина. — Не знаю, что это за человек.

— Забыли, значит, Фоку Коромыслова. А еще свидание назначали ему, или он вам, на кладбище, — опять вставил Костя. — Девичья память, что там говорить.

— Из такой вот бутылки пил он вино, — снова сказал Перфильев, постукав карандашом по стеклу. — А вы бутылку потом вашему батраку...

Он оглянулся на Трофима и снова глянул на Валентину, но та упрямо покачала головой.

— Ну, ладно, идите, Валя, — сказал следователь. — Грех берете на свою душу. Столько икон в доме, а вы перед богом лгать. Не боитесь кары?

— За бога взялись, — проговорил Сыромятов. — Коммунисты, а бога поминаете.

— Идите, — повторил Перфильев, глядя на Валентину строго, и, когда та торопливо скользнула в дверь, обернулся к Сыромятову. — Мы ее заберем тоже в город и будем допрашивать, Никон Евсеевич. Она признается, конечно. Вот что с вашим домом, с вашим добром будет? Да и корова, лошадь...

— Хорошо, — тут же ответил Никон Евсеевич и вытер лицо ладонью. — Был у меня Коромыслов. Попросился, не выгонишь. Пригрозил, мол, худо будет, коль не приму. А что он творил — не мне ответ держать.

— Ну вот, наконец-то, — усмехнулся Перфильев. — А то у нас еще была одна, может, и не очень приятная, весть. Вспоминал о вас Зиновий Михайлович Кульков. Он служил с вами в Рыбинске в запасном полку. Взводным был. Вспоминал и Фоку Коромыслова. У него на квартире тоже он прятался. Вспоминал и вас. Говорил, что Фока всегда торил дорогу на Аникины хутора к своему давнему приятелю по службе Никону Евсеевичу Сыромятову. Все это в допросе есть, хотите — лист дознания предложу почитать. Да и встретитесь вы еще с ним в городе...

— Незачем... — Сыромятов опустил голову, рыдающим голосом попросил: — С дочкой-то дайте попрощаться... Ну, вот что, дочка, — сказал, когда вошла Валентина, встал, пригладил волосы на ее голове. — На покров попроси Болонкина Семена, чтоб забил он овчишек, и продай их, а часть денег отдай Трофиму. Не в манере Сыромятовых перед всякой голью в долгу быть. Отдай ему. Пока живи и хозяйствуй с Капкой. Коль будет помогать Трошка, пусть помогает, хоть и гадость подвалил он своему хозяину за хлеб да мясо. Ну, коль не вернусь... Поставишь свечу в Марфинской церкви на помин души, узнаю сразу, бог сообщит мне...

Он оделся, прихватил кусок хлеба, посыпав его солью, и прошел в сени. Шел медленно, как по стеклу. На улице, во дворе, толпился хомяковский народ: уже знали, что милиция забирает с собой Сыромятова. Послышались голоса с разных сторон:

— Землю скупал.

— Долгами давил, что цепями.

— Кулаком грозил не раз.

— Не зря его Демин спекулянтом назвал.

— Приговор подписал, а выходит, — как волк в лес норовил.

— Для отвода глаз, видать, подписал. Омманул честной народ.

— Пушки еще на Чемберлена хотел лить, пушкарь какой...

Сыромятов покосился на сказавшего эти слова бывшего дьячка Евдокима и заговорил мирным, просящим голосом:

— Да я же берег землю, дурачье, заросла бы она, косопузые вы дьяволы. А не давал бы в долг, так передохли б с голоду. А теперь «благодарите» тут, при милиции. Ну, ничего, — взорвался вдруг он. — Забирайте меня, забирайте. Только на мне и кончится хозяйство. На ветер вы всё пустите, на ветер...

— Это тебя, — выкрикнул кто-то, — давно бы в каталажку пустить надо...

И смех толпы заставил шатнуться Никона Евсеевича вперед со вскинутыми ладонями. Не кулаки, а ладони почему-то вскинул, как сдавался в плен:

— Всех бы стрелять, как Тимоха Горячев! Стрелять и сжигать!

Толпа даже попятилась и замолчала, глядя в обезумевшие глаза Сыромятова, на эти развевающиеся на ветру седые патлы жидких волос.

Петя Карамелев взял его под руку, он сразу угас, ссутулился. Лениво переставляя ноги, дошел до телеги, вскарабкался старчески тяжело. Телега покатила в прогон, мягко стуча на жесткой, выгоревшей уже траве.

2

Они еще задержались в толпе крестьян, отвечая на вопросы, глядя в пасмурные и озабоченные, даже озлобленные лица.

— Нелегкая выходит у вас дорога на широкую полосу, — сказал им Македон.

— Да уж, нелегкая, — ответил один. Второй за его спиной добавил задумчиво:

— Через тракт дорога эта.

И еще кто-то невидимый:

— Вон оно как это достается, оказывается...

— Не задержится у вас дело с широкой полосой после этого? — спросил Костя.

— Не задержится, — дружно и уже повеселее отозвались крестьяне. — Приехал на замен Ивану Андреевичу товарищ из самой губернии...

И показали на стоявшего поодаль толпы высокого, худого мужчину в соломенной шляпе, в полотняном кителе. Тот, услышав, что разговор идет о нем, подошел, поздоровался. Был это землеустроитель Максимов, и приехал он из губернского земотдела завершать то, что начал землемер Демин.

— Мы ведь с Иваном вместе Мурманскую железную дорогу строили, — заговорил он каким-то виноватым голосом. — Потом вот встретились, и я его, можно сказать, и определил землемером. Да ведь вот как скользнула черта жизни... — добавил расстроенно.

Костя ответил, что у многих она скользит, эта линия, сейчас, с ломкой старого.

— Всё так, — согласился Максимов. — Только не по Ивану такой конец. На «мурманке» вынес каторжную жизнь. Потом с белополяками воевал гранатометчиком. Это ведь ударная часть наступающих — они первые идут на проволоку, на окопы, им в первую очередь пули и снаряды. Вот ранен был, и выжил, чтобы здесь так, предательски... Но мы закончим это дело за него — добавил он, пожимая руку Косте, Македону и Перфильеву. — Не беспокойтесь. Как намечено партией, так и будет здесь, на этой земле.