Путь инквизитора. Том первый, том второй. - Борис Вячеславович Конофальский

каблуками по полу топают. А впереди предводитель, хоть и хромой, но еще резвый. И идут прямо к епископу. Люди, что в очереди стоят, шепчутся, удивляются, интересуются: кто такие? А некоторые знают, шепчут в ответ: рыцарь божий, кавалер фон Эшбахт, победитель горцев.

Волков подошел к креслу епископа и остановился в двух шагах, ожидая, когда тот свое дело закончит с каким-то мужиком деревенским.

— И что же вы так шумны? — спрашивал его отец Теодор, отрываясь от чтения молитвы над мужиком. — Не на плацу, в храме все-таки. Вон людей моих переполошили.

Волков с поклоном, но молча достал скомканную и расправленную бумагу, протянул ее епископу. Тот на бумагу не посмотрел и сказал мужику:

— Пока старая жена не помрет, новую женщину в дом брать не следует. Уж потерпи, сам говоришь, что долго жена не протянет. Схоронишь старую, так новую и возьмешь. — Он осенил мужика крестным знамением, протянул ему руку для поцелуя. — Ступай, сын мой.

Мужик быстро поцеловал руку и, кланяясь, ушел. А епископ все не брал бумагу у Волкова, только говорил:

— Не вижу я к вечеру ничего, сын мой. Не давай мне своих бумаг, так говори, что случилось.

Волков мрачен, говорил отрывисто и зло:

— Бургомистр сообщает, что герцог писал в городской совет, что не желает, чтобы я был первым капитаном стражи и ополчения города Малена.

— И что же, городской совет послушался герцога? — спросил отец Теодор с интересом, не глядя на Волкова, сам при этом чуть улыбаясь серыми стариковскими губами.

— Конечно, бургомистр пишет, что городской совет повторным голосованием отклонил мое соискательство. — Тут Волков не выдержал обиды и заорал: — Соискательство! Будто не они мне предлагали эту должность, а я ее искал! Просил у них! Чертовы рыцари чернильные!

— Тише! Тише, сын мой, вы в доме Господнем, не забывайте!

— Простите меня, святой отец, — сказал кавалер, поклонившись сначала епископу, а потом и распятию, а после и перекрестившись.

— Вижу, что отказ от должности — еще не все огорчения ваши? — продолжал поп.

— Конечно, не все, — продолжал Волков. — Также господин первый консул пишет, что не дождался от господина Фейлинга обещанного брачного контракта и послал ему письмо с напоминанием, на которое господин Фейлинг не соизволил ответить. Не соизволил он!

Волков потряс письмом так, будто этот клочок бумаги во всем виноват.

— Не понимаю, отчего вы так злы? — спокойно заговорил епископ. — Разве я вам не говорил, что они вами играют? Хорохорятся, в барабаны бьют, флаги носят, но как только господин кот зашипел, так мыши попрятались в подпол. А кот даже и когтей, кажется, не показал.

— Бюргеры, — с презрением произнес Волков. — Хоть и показывают себя благородными.

— Бюргеры, бюргеры, — согласился епископ. — За ними каждое слово надо записывать, регистрировать в нотариальной книге и говорить через суд.

— И что же мне делать? Может, мне прийти сюда с людьми да зарезать мерзавца Фердинанда Фейлинга? А с совета города за нанесенное оскорбление потребовать компенсацию?

— Что ж, это было бы поучительно, — кивнул епископ, — и прибавило бы вам заслуженной славы, но сие вряд ли бы улучшило ваши отношения с городом. Бюргеры не очень любят, когда их первых горожан режут, и уж совсем не любят, когда с них трясут деньги. Знаете, что… Отправьте своих бравых молодцев в трактир, а сами поезжайте ко мне, там и поговорим.

Волков молча поклонился ему, а епископ встал не без труда из кресла и сказал людям, что ждали его:

— Дети мои, сегодня более благословлять не буду, устал, уж простите великодушно, завтра приходите, обязательно всех приму.

«Отправьте своих бравых молодцев в трактир». Сказать сие легко, а вот заплатить за такую прорву людей и лошадей совсем не просто. Серебро извольте выложить. Хорошо, что братья Фейлинги поехали к родителям спать, но даже так Волкову пришлось раскошелиться на талер. Деньги, деньги, деньги. За каждый шаг приходилось платить. Он передал монету Максимилиану, а сам скоро уже был в доме епископа.

Монашка, на удивление нестарая и миловидная, сказала:

— Постелю вам в ваших покоях, господин.

Да, у него уже были тут покои.

Вскоре Волкову сообщили, что епископ вернулся и зовет его к ужину.

Повар у епископа был хорош, Волкову принесли на ужин половину жареной утки в меду, а вот старый поп ел вареную постную телятину с брусникой. Волков угощался крепким вермутом из погребов епископа, сам же епископ пил воду с медом.

— Не время злиться, — рассуждал отец Теодор. — Не время растить и лелеять обиды.

— Надобно случившийся позор обернуть к себе в выгоду?

— Именно, молодец вы, коли так думаете.

— Это не моя мысль, — отвечал Волков.

— А чья же? — заинтересовался поп.

— Одной женщины, что живет при моем доме.

— Женщины? — Епископ, кажется, удивился. — А не той ли рыжей госпожи Ланге эта мысль, что компаньонка вашей супруги?

— Именно ее, и она уже не компаньонка моей жены, она ключница моего дома.

— Не компаньонка? — Епископ стал серьезен. — Потому что вы делите с госпожой Ланге ложе, жена с ней перестала водить дружбу?

— Не только поэтому. Жена перестала водить с ней дружбу, потому что госпожа Ланге донесла мне, что меня задумывают отравить.

— Ах, это. Да, я помню о том подлом деле, помню, — говорил епископ, беря кусочек телятины и макая его в брусничный соус. — И значит, она умна, красива и предана вам, эта госпожа Ланге?

— И красива, и… даже, кажется, слишком умна. И, возможно, преданна. Она со мной ласкова.

— Но как вы умудряетесь держать в доме двух столь своенравных женщин?

— Дочь графа мной пренебрегает и не желает меня к себе допускать; смешно говорить, но иной раз мне приходилось брать собственную жену силой. В дни, благоприятные для зачатия, мне было не до церемоний. А когда жена не допускала меня до себя, госпожа Ланге ждала меня.

— Так и не корите себя за то, — спокойно сказал поп. — Холопы, бюргеры, мужики и даже женщины иной раз забывают свои обязанности перед Богом и людьми, так рыцарство для того и надобно, чтобы принудить их к должному. Пусть даже и силой. А жена пусть сама себя корит за свою холодность. — Святой отец отпил из тяжелого серебряного кубка медовой воды, рука его старческая при этом не была тверда. — Но зато теперь вы рады, ваша жена обременена.

— Свершилось, на Господа и Деву Марию уповаю, что все разрешится к благополучию моему. Только вот не об этом сейчас думы мои.

— Знаю, знаю, — закивал епископ. — Но все это негодное дело с вашим назначением на должность и со свадьбой я предвидел. Знаете, как