Синопское сражение. Звездный час адмирала Нахимова - Владимир Виленович Шигин

к неведомому нам флоту, который смело борется с бурями в течение месяца, дает сражение тотчас же после жестокого шторма, уничтожает противника и с торжеством благополучно возвращается в свой порт, несмотря на повреждения».

Казалось, что на зиму боевые действия на Черном море затихли. После первого выхода в декабре союзные корабли зимой не покидали Босфора. Турки ограничивались тем, что перебрасывали войска в Батум. Это порождало состояние успокоенности в Петербурге. Тем временем обстановка снова обострилась. Несмотря на отсутствие юридических оснований, Англия и Франция еще в декабре приняли решение считать события у Синопа предлогом для своего вмешательства в войну. Переписка императоров и дипломатические переговоры должны были аргументом о разбойничьем нападении на беззащитный порт прикрыть тот факт, что великие европейские державы собирались пойти на шаг аналогичный: уничтожить Черноморский флот и овладеть Севастополем, чтобы ликвидировать морскую силу России на юге.

Однако кажущееся зимнее затишье на море сопровождалось весьма активными политическими событиями.

Уже через четыре дня после Синопа посол Стрэтфорд писал в Лондон: «К прискорбию, очевидно, что мир в Европе подвергается самой непосредственной опасности, и я не вижу, как мы можем с честью и благоразумием, понимаемым в более широком и истинном смысле, воздерживаться далее от входа в Черное море силами, каков бы при этом ни был риск».

Только на второй неделе декабря по Лондону стала распространяться весть о том, что Нахимов уничтожил турецкий флот. Новости отказывались верить. Например, в дневнике Чарльза Гревилля читаем под 14 декабря 1853 года: «Новостям о турецком разгроме на Черном море верят, но правительство ничего не намерено по этому поводу предпринимать, пока не получит подлинных сведений и детальных отчетов об этом событии». Точные сведения о Синопе были получены по телеграфу, из Вены, а затем подтверждены телеграммой из Парижа.

Русский посол в Лондоне Бруннов спешил донести в Петербург о потрясающем впечатлении, произведенном в Лондоне этой блестящей победой. Он сразу же правильно уловил основной мотив возмущения в прессе и в широких слоях общества. Газеты писали: «Где была Великобритания, которая недавно утверждала, что ее знамя развевается на морях Леванта затем, чтобы ограждать и оказывать покровительство независимости Турции, ее старинной союзницы? Она осталась неподвижной. До сих пор она не посмела даже пройти через пролив. Это значит дойти до предела позора. Жребий брошен. Больше отступать уже нельзя, не омрачая чести Англии неизгладимым пятном».

Бруннов не без оснований полагал, что под влиянием нападок английское правительство может решиться на активное выступление.

Предоставим слово академику Е. Тарле: «Граф Алексей Федорович Орлов, очень проницательный наблюдатель европейских настроений в это время, подметил совершенно правильно такого рода смену мотивов: сначала в Англии и Франции пытались всячески снизить и умалить значение нахимовского подвига, а затем, когда это явно оказывалось нелепым (по мере выяснения подробностей Синопского боя), появилась ужасающая зависть, и нам не прощают ни искусных распоряжений, ни смелости выполнения».

Тут следует пояснить, что дело было не только в зависти, но и в определенном беспокойстве: в Европе не ожидали такой блистательной оперативности от русских морских сил. Замечу кстати, что Орлов, отлично владевший французским языком, все-таки не заметил, что и его самого французская пресса, писавшая о Синопе, несколько ввела в заблуждение: Орлов пишет всюду, как тогда умышленно писали о Синопе французы, намеренно преуменьшавшие значение русской победы: «un combat». Это слово имеет на французском языке оттенок, который на русском скрадывается. И этот оттенок ускользнул от Орлова. «Un combat» и «une bataille» по-русски переводятся одинаково: сражение, битва, бой. А по-французски крупное сражение, имеющее первостепенное значение, большая битва или, например, решающий бой и т. д. всегда обозначаются словом «une bataille» и ни в каком случае, решительно никогда не называются «un combat», который имеет также оттенок «столкновения», крупной стычки. Это очень резко различается французами. Когда миновали годы войны и о Синопе можно было уже писать поспокойнее, то даже под французскими перьями он стал называться, как и подобало: «une bataille navale». Граф Орлов ничуть не сомневался в том, что Синопский бой сделал войну двух западных держав с Россией абсолютно неизбежной.

Что касается посла в Англии барона Бруннова, то подробности Синопа он узнал от первого лорда Адмиралтейства Джеймса Грэхэма.

– Скажу вам честно, барон, – признался первый лорд Бруннову, – что наше положение затруднительно, так как нас уже обвиняют в бездействии. Особенно достанется адмиралам, которые «допустили» уничтожение оттоманской эскадры!

Союзный флот, стоявший в Босфоре, уже 3 декабря отрядил два парохода в Синоп, а два в Варну на разведки. Об этом тоже быстро стало известно по всей Европе.

Позиция Бруннова среди поднявшейся в Англии бури по поводу Синопа была такова: Россия и Турция находятся в состоянии войны, присутствие в Босфоре или даже в Черном море судов какой-либо третьей державы не может заставить русский флот отказаться от преследования турецких кораблей и нападения на эти корабли. Николай написал сверху карандашом: «C’est juste» (это справедливо).

Тотчас после Синопа канцлер Нессельроде написал в частном, непринужденном письме к барону Бруннову, как он смотрит на возможные последствия: «…Мы бьем турок на земле и на море. Вот за восемь дней третья победа, более важная, чем остальные… Подобные факты скорее подвинут дело мира, чем все пустые ноты, которые четыре державы отправляют Турции». К сожалению, канцлер явно утратил чувство реальности и не понимал того, что давно уже поняли и Меншиков, и Нахимов.

Одним из ближайших результатов Синопского боя было последовавшее заключение турецкого займа в Париже и Лондоне. Крупнейший парижский банк Ротшильдов «Кредит мобилиер» сразу же отсчитал турецкому министру финансов два миллиона фунтов звонким золотом.

А затем Лондон сделал еще один ход, да какой! Неожиданно подал в отставку главный враг России: министр внутренних дел Пальмерстон, который заявил, что выходит из кабинета лорда Эбердина. Причиной отставки был Синоп.

Для Пальмерстона Синопский бой явился доказательством, что остановить победную поступь России можно только войной.

Перед отставкой Пальмерстон выдвинул премьеру Эбердину ультиматум:

– Вы должны немедленно ввести наш флот в Черное море, но и официально заявить Петербургу, что пока русские войска не уйдут с Дуная, ни одному русскому военному кораблю не будет разрешено показаться в Черном море!

Лорд Эбердин остался при своем мнении:

– Я не желаю прибегать к такому способу давления на Россию!

После этого и последовала отставка.

Отставка Пальмерстона прогремела, как удар грома, и в Англии и в Европе. Внешним поводом был вовсе не Синоп. Официально было объявлено, будто Пальмерстон ушел вследствие нежелания поддерживать билль об избирательной реформе, выработанной Джоном Росселем, и который поддерживать