Флетчер и мятежники - Джон Дрейк

на Ямайке. Они рассказали мне о шокирующем положении дел (ни войны, ни мира) между королем Георгом и янки. Я расспросил об общих знакомых. Они рассказали. Они улыбались. Я улыбался. Они предложили французский бренди. Я согласился. И ни одна из сторон не поднимала тему, которая свела нас вместе. Все это было весьма разумным началом переговоров. Однако один светский разговор вызвал вполне конкретный ответ.

— Я видел старую «Декларейшн» в заливе, капитан, — сказал я. — Ее починили после прошлогоднего сражения?

— В основном, — ответил он. — Она выдержит полный парус наверху, а внизу худшее исправлено. — Он уверенно улыбнулся. — Она сможет противостоять «Диомеду» Хау! — потом он моргнул и осекся. — Если понадобится, — добавил он, и его взгляд метнулся к дяде Езекии, который не шевельнул ни единым мускулом.

— Хау? — переспросил я. — Не Черный Дик Хау?

— Дэниел имеет в виду контр-адмирала сэра Брайана Хау, — сказал дядя Езекия, — который командует четырьмя британскими фрегатами, присматривающими за нами. Без них мы бы не чувствовали себя в безопасности! — сказал он, и они рассмеялись его шутке.

— Еще бренди, старина, — сказал Дэниел. — Черт побери, как я рад тебя видеть!

Но было уже поздно менять тему. Он уже сказал слишком много. Я уже знал, что у Бостона стоит мятежный британский корабль, а рядом ждет лягушатник, готовый его сожрать. Теперь я знал, что поблизости находится британская эскадра, а это могло означать только одно: они идут наводить порядок. Именно так флот и поступил бы. Они либо захватили бы мятежника, либо сожгли бы его, либо погибли бы при попытке. А значит, «Декларейшн» ждала, чтобы помешать им сделать это в американских водах.

Видите? Что я вам говорил? На «Калифеме» была печать смерти, и я не хотел иметь с ней ничего общего. Я был только рад оставить эту тему.

Так мы некоторое время фехтовали словами, и в конце концов мы трое сидели, глядя друг на друга, довольные собой, вытянув ноги к огню и взбалтывая бренди в бокалах. И тогда пришло время начинать.

— Что ж, сэр, — сказал дядя Езекия и вытащил мое письмо из кармана, — вот интересное послание вы мне прислали. И интересная визитная карточка. — Он развернул лист бумаги и вытряхнул блестящую новую гинею. — Вы говорите, у вас есть еще такие, Джейкоб, — сказал он, — и вы были бы благодарны за мой совет в одном деле, касающемся их. — Улыбки исчезли, и капитан Дэниел откинулся назад, в то время как дядя Езекия наклонился вперед.

Тогда я сунул руку в карман, достал еще одну гинею и бросил ее дяде Езекии. Он поймал ее, как собака, хватающая кусок мяса.

— Я действую от имени одной стороны, которая приобрела некоторое количество этих монет, — сказал я. — Это большое количество, и он хочет перевести их стоимость в Англию. Возможно, интересы Куперов могут нам в этом помочь, и возможно, некоторые небольшие расходы могут быть возмещены интересам Куперов в качестве компенсации.

— Не вижу, как такое можно сделать, — сказал дядя Езекия, торжественно качая головой. — Не без огромных затрат.

И мы понеслись вскачь. Это был один из самых захватывающих моментов в моей жизни.

Видите ли, я снова и снова доказывал, что могу делать деньги в прямой, рыночной торговле. Я знал также, что могу управлять хорошим средним бизнесом, как «Ли и Босуэлл» и другие мои побочные предприятия. Но теперь я осваивал новую территорию. У меня не было прямых знаний об этом мире Ротшильдов, где стоимость денег скользит через границы и океаны посредством запечатанной бумаги с надлежащими подписями. Мире, где письмо из Бостона будет принято банком в Лондоне или Праге, или Париже, или Москве, и оплачено золотом.

Но дядя Езекия знал этот мир. Я понял это с первых секунд, и игра для меня (что и делало ее такой захватывающей, и почему я вообще взялся за это для Стэнли), игра для меня заключалась в том, чтобы не выдать, как мало я знаю, дабы меня не ободрал до костей этот острозубый мошенник!

Так мы проговорили несколько часов, слуги принесли сэндвичи, и прошла бо́льшая часть ночи. Перед рассветом я покинул Полумесяц Тонтины с головой, гудящей от новых знаний, и весьма приемлемым компромиссом, достигнутым с Куперами.

Я избавлю вас от подробностей, ибо они были дьявольски сложны, но суть сводилась к тому, что дело действительно можно было провернуть, даже несмотря на войну Англии с Америкой и французами! На все маневры уйдет немало времени, но деньги будут переведены окольными путями, и львиная их доля окажется в Лондоне на счету «Дин Барлоу и Глиннс» вместе с любым извинительным или объяснительным письмом, какое мистер Фрэнсис Стэнли пожелает написать. Разумеется, по пути будут щедрые расходы и гонорары для многочисленных заинтересованных сторон, иначе они бы за это и не взялись, не так ли?

И по этому поводу, юнцы, вам следует заметить, что ни один стоящий работник не достается дешево, и это в десять раз вернее для братства еврейских банкиров (людей с умом величиной с гору), которые одни обладали необходимыми нам навыками. Но посмотрите, что вы получаете за свои деньги! Во-первых, эти господа знали, как заставить деньги расти, посредством займов и краткосрочных инвестиций, и таким образом значительная часть того, что изымалось, изымалась не из самого капитала, а из прибыли, которую этот капитал приносил! Это был чудесный, чудесный мир, и я был опьянен им.

Вернувшись к себе, я поспал пару часов, а затем отправился к Стэнли, чтобы сообщить ему добрые вести. Был уже вторник, 29 сентября, и Стэнли к тому времени тоже не сидел сложа руки. Все золото было выгружено с корабля и надежно спрятано под каменной плитой в подвале его коттеджа, а пыль снова разбросана так, чтобы казалось, будто туда веками никто не спускался. В подобных фокусах он был просто волшебник.

Он все еще был в унынии, потому что ходил повидаться с миссис Марлоу, которая усадила детей в ряд, чтобы те выслушали, что случилось с их дорогим папой. Так что он немного похныкал по этому поводу, сказал, что позаботится о миссис Марлоу, чтобы она ни в чем не нуждалась, а я смотрел на свои ботинки и несколько раз вздохнул, и еще несколько раз проклял эту треклятую женщину Койнвуд.

А потом он немного повздорил