Я живу в заонежской тайге. В медвежьем краю - Анатолий Сергеевич Онегов

От артели осталась память о щуках, забивших амбары под самые крыши. Артель скоро убралась, не успев вычерпать весь миллион, но до сих пор наше озеро еще не вернулось к тому состоянию, когда оно стоило много больше. Помнят люди и нерасчетливый лесосплав по Долгому и Верхнему озерам, помнят грязные потоки воды с пустых, безлесных берегов. И наверное, эта грустная память и позволяет дедке Степанушке произнести слова о далеком и богатом прошлом Долгого озера: «А раньше-то рыба там за рябуши хватала…» Рябуши — это пола рваной куртки, случайно опустившаяся в воду с борта лодки. И за эти рябуши в прошлом нет-нет да и хватали приличные щуки…

Конечно, в каждой памяти о добром прошлом есть нотки грусти по своим собственным ушедшим дням. Но в словах старика есть и большая правда: озера, узнавшие алчные невода, жадных людей и сваленный по берегам лес, куда как бедней тех водоемов, дорогу к которым и по сегодняшний день ведают лишь настоящие хозяева.

Взять много и богато — такое желание есть и у Васьки Герасимова, но рядом с ним ходят в тайгу за куницей и Иван Михайлович, и Аркадий Кушаков, которые не так уж редко задумываются: а может, что-то оставить и на другой раз? И к счастью для той же куницы, угодья в нашем лесу разделены между отдельными охотниками. И поэтому Ваське приходится думать: а что, если он выбьет всех зверьков на своем участке? И может быть, именно это умное правило и помогает видеть наш лес все-таки живым, помогает встречать следы, находить непуганых животных. А рядом и в помощь первому правилу есть в нашем лесу еще одна традиция: никогда не бросать раненое животное, никогда не переводить свой взгляд на другой объект, пока первый, подранок, еще недобран.

Ответственность за персональный охотничий участок на первых порах может вызвать недоумение тех людей, которые приходят позабавиться охотой, не принося с собой ничего для леса, кроме желания много-много взять…

У этих людей нет неводов, нет даже расчетов, по которым они могли бы предъявить право на процент от капитала природы. Но они тоже горят желанием получить. Что?

Охота, красивый выстрел, редкий трофей — все это было для меня просто и ясно. «Убил» или «ранил» — все это произносилось не задумываясь, до тех пор, пока я не встретился с глазами лося… У меня было хорошее ружье, мясо было необходимо для питания; но я не выстрелил. И лось не был моим соседом. Я встретил его далеко от дома, животное должно было сослужить службу человеку, но человек ушел, не спустив курка.

Отказ от выстрела привел за собой много вопросов и сомнений. Честней всего, казалось, просто стать вегетарианцем и совсем отказаться от охоты. Но почему-то мысль о переходе на растительную пищу не часто приходила в голову. Я вроде бы избегал убийства, но оставлял в то же время право забивать скот другим… Последнее коробило нечестностью: кто-то за меня должен выполнить «грязную» работу мясника, работу аморальную с точки зрения тех людей, которые стараются избегать разговоров о скотобойне… На этих людей не хотелось походить.

Ответы на вопросы, требующие новых ответов, обращали меня к области инстинктов, к области тех страстей, которые были знакомы нашему пещерному предку. Этот предок знал страсть — достичь и добыть. Это «достичь» знал и мой пес. Он умел обрушиваться на добычу, но обрушивался только тогда, когда добыча была добычей, когда она убегала, спасалась… Выходило, что стремление достичь, а следом и добыть было не безгранично.

Маленький, трясущийся зайчонок, принесенный в избушку, подтвердил мое предположение. Пес бросился на зайца, но встретил глаза животного, встретил не убегающего, а забившегося в угол зайца, смотревшего, и пусть со страхом, на своего врага. И пес отступил, а я вспомнил лося, который опередил выстрел человека доверчивым взглядом в мою сторону. Инстинкт собаки оправдывал мой поступок. Выход за границы инстинкта отвергался логикой природы, он порождался только извращенным желанием человека добыть любыми средствами и открывал путь к уничтожению окружающего, а следовательно, к своей собственной гибели.

Отказ от выстрела в животное, которое смотрит тебе в глаза, был принят человеком, желающим жить и дальше на земле, был принят как граница, которую берегли уже не инстинкты, а мораль людей. Но люди хотели есть. В тайге обитали объекты промысла, их ждали столы людей, а я назывался охотником — ловить рыбу и добывать зверя было моей работой, и я добровольно брался за нее. Отказаться от крови, оставить другому грязную, неопрятную работу и ждать, когда мясо принесут мне в приготовленном виде?.. Нет, я оставил себе работу, вспомнив: поскольку работа есть, то кому-то ее надо выполнять. И пока люди будут ждать мясо, пока будут выращивать не только молочный, но и мясной скот, наверное, не надо брезгливо отворачиваться от того, кто умеет быстро и чисто снять шкуру, умеет разделать тушу, но в то же время умеет и не перейти ту границу, где ради «добыть» забывается обязанность человека быть добрым, забывается обязанность помнить своих соседей, которые встретили тебя доверчивым взглядом.

Наверное, мы, люди, можем и обязаны установить для себя те или иные ограничения, переступить которые означало бы стать не человеком. Наверное, где-то в нашем кодексе, кодексе плотоядных существ, должно быть четко записано, что и при каких обстоятельствах называется убийством. И если за такой критерий принять оказанное тебе доверие животного и неприкосновенность ближайших соседей, то среди наших лесных охотников я вряд ли найду человека, который очень далеко перешел за эту черту. Даже когда обстоятельства требовали крайних решений, никто из них не лгал себе, никто не разыгрывал драму около телушки, с которой приходилось расстаться, как тот человек, с которым случай свел меня в глухое октябрьское предзимье под одной крышей.

Тот человек тоже назывался охотником. Он любил красивый выстрел, удачный трофей, но если ему доводилось только ранить птицу, он брезгливо нес ее домой и просил другого оборвать страдания бедного животного. Я долго не понимал этого человека, имеющего первоклассное оружие. Что нужно ему в лесу? Закаты, краски неба, голоса птиц, незабываемый весенний вечер или тихую, чуть грустную тропу облетевшего осеннего леса? А если так, то,