Mushoku Tensei: Крестьянин с копьем - Виталий Петров

— Но очевидно, что ты был в рабстве, — сказала она, её голос чуть дрогнул, но она быстро взяла себя в руки. — Пол, наверное, знает больше. Я как-то спрашивала его о твоих ранах, но он всегда отмахивался, как будто это не имеет значения или вовсе не знает. Хотя, кажется, он что-то скрывал. Иначе зачем бы он привёл тебя к себе в отряд?

Её слова пронеслись мимо моего сознания, словно ветер, не оставив отклика. Память, рабство, шрамы — всё смешалось, не давая ясности. Я потерял четыре года своей жизни, но каким образом это привело меня сюда? И был ли я прежним человеком до всего этого?

— Безродный деревенский парень с вилами и кошелём монет, который не смог бы дать отпор, — пробормотал я, снова оглядывая свои руки, словно надеясь найти ответы в этих следах. — Неудивительно, что меня могли захватить. Вопрос только — что произошло дальше? В какой момент я смог чего-то добиться? Или меня схватили за ближайшим поворотом?

Слова звучали пусто, лишённые какой-либо ясности. Я снова посмотрел на отражение в воде, на своё лицо, искажённое рябью. Шрамы тянулись по моему телу, но не давали ответов. Ручей продолжал журчать, как если бы ничего не изменилось.

Гислен, молчаливо наблюдавшая за мной, наклонила голову, её острые уши вздрогнули, будто улавливая что-то, что я не мог услышать. Она подошла ближе, её мокрые ноги ступали по камням почти бесшумно. Она присела на корточки рядом, её взгляд не отрывался от моих рук.

— Я… сочувствую, что тебе пришлось через это пройти, — голос Гислен был удивительно мягким, почти неуверенным, что для неё было совсем не характерно. Она не подняла взгляда, и я ощутил в её тоне что-то непривычное, как будто ей было сложно подбирать слова.

Затем она протянула руку и осторожно коснулась моей головы, её пальцы мягко запутались в моих волосах. Этот жест, исходящий от неё, казался неожиданным, но в то же время удивительно естественным. Тепло её прикосновения словно уносило часть моего напряжения, успокаивая. В этом было больше заботы, чем в словах, будто она уже делала это раньше, хотя я не мог вспомнить когда.

— Рабство — это гнусное дело, — продолжила Гислен, её голос стал твёрже, обретая ту силу, что обычно сопровождала её слова, хотя она всё ещё говорила тихо. Её взгляд, обычно непроницаемый и строгий, сейчас потемнел от внутреннего гнева, направленного не на меня, а на саму мысль о тех, кто мог поступить так низко. — Никто не должен через это проходить. Никто. Зверолюди часто попадают в цепи… — на этом слове её голос дрогнул, но она быстро справилась, продолжая с тем же внутренним жаром, который редко вырывался наружу. — Нас продают, как товар, лишают права на жизнь, на выбор. Это самое ужасное, что может случиться. Быть рабом — это не просто носить цепи на руках или ногах. Это значит потерять себя, забыть, кто ты есть, стать вещью.

Её хвост нервно дёрнулся, как будто не мог смириться с этой темой, а на лице промелькнуло что-то глубокое, болезненное — возможно, воспоминание, личный опыт, или просто неприязнь к столь отвратительной реальности. Она сделала паузу, будто собираясь с мыслями, чтобы закончить свою мысль с той силой, что была присуща её духу.

— Свобода — это самое важное, что у нас есть, — сказала она, и в этих словах слышалось нечто большее, чем просто убеждение. Это была истина, которую она пронесла через всю свою жизнь. — Потерять её — всё равно что потерять себя. Когда у тебя забирают свободу, ты перестаёшь быть личностью. Ты уже не человек, не зверочеловек, не воин. Ты пустота. И я не желаю этого никому.

Её рука на моих волосах немного сжалась, пальцы коротко и аккуратно прошлись по прядям, как будто она хотела убедиться, что я всё ещё здесь, что со мной не случилось то, что, возможно, она видела или пережила. Её глаза вновь встретились с моими, и я увидел в них ту силу, которую обычно можно было почувствовать в её боевых движениях. Но сейчас это была сила другого рода — сила человека, который не боится говорить правду, даже если она тяжела.

— Никто не заслуживает таких шрамов, — тихо добавила она, и хотя её голос был едва слышен, его значимость была огромна.

Она замолчала на миг, её пальцы продолжали мягко скользить по моим волосам. Это движение казалось ритуальным, как будто она пыталась дать мне почувствовать то, что слова не могли передать.

— Но ты сохранил свой характер, — сказала девушка, возвращаясь к прежней теме. — Всё это только закалило тебя. Ты стал сильнее. И, поверь мне, огонь в твоих глазах не гас ни на миг. А это — самое главное.

Я молчал, стараясь собраться с мыслями.

Шок от неожиданных и неприятных открытий ещё гудел в груди, словно отголоски далёкой бури. Моё тело всё ещё реагировало на раскрытую правду, но её слова и этот неожиданный жест помогали заземлиться, вернуться в реальность и заново собраться с силами.

— Жаль, что такое произошло в моей жизни, — наконец выдавил я, чувствуя, как напряжение чуть отпускает, словно её пальцы вычесывали боль и беспокойство из моих мыслей. — Но я не могу сидеть и оплакивать что-то, чего даже не помню. Просто… странно — видеть эти шрамы и не знать, откуда они. Будто тело и разум живут по отдельности. Не переживай так, всё нормально. Да, я слегка охренел, но… я в порядке.

Моя рубашка была полуоткрыта, и я мельком взглянул на шрамы, пересекающие мою грудь. Эти метки стали частью меня, но при этом оставались чужими.

Хотя память о последних четырёх годах затерялась где-то в мрачных пещерах с гоблинами, я остался сам собой — и разум, и тело сохранили свою историю. Да, осознание того, что я был рабом, пришло как внезапный и мощный удар, но, странным образом, мне хватило всего нескольких минут, чтобы отпустить это. И пусть это звучит необычно, я даже рад, что воспоминания так и не вернулись.

Но не только рабство беспокоило меня.

Мой взгляд остановился на волосах — насыщенный синий цвет казался чуждым, словно они принадлежали