Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин

во дворец. Артамон разбудил Наталью и объявил ей волю царя. Тогда принесли привезенные уборы, одели ее великолепно и повезли во дворец с немногими женщинами. На одежде столько было драгоценных камней, что после Наталья жаловалась на ее тяжесть. Привезли во дворец царскую невесту, повели ее прямо в церковь, и брак совершен придворным священником в присутствии немногих приближенных к царю. Почтеннейшие сановники были угощаемы несколько дней роскошным пиром во дворце, который был в это время извне заперт». Такие, вероятно, слухи об этой свадьбе носились в городе, по которым Рейтенфельс и записал свой рассказ. Видно, что к свадьбе готовились втайне, и она в действительности могла быть назначена для всего дворца внезапно во избежание всяких дворских интриг и препон.

Должно полагать, что описанная выше препона была уже последняя в избрании царских невест, ибо с этого времени мы не встречаем никаких сведений о каких-либо помешках царскому браку.

О первом браке царя Федора Алексеевича современники свидетельствуют, что для избрания невесты он по обыкновению приказал собрать всех прелестнейших девиц своего царства, что ему предлагали многих княжон знатного происхождения, но он выбрал незнатную девицу Агафию Семеновну Грушецкую, что бракосочетание происходило без всякого великолепия и царский двор оставался несколько дней недоступным[148]. В расходных дворцовых записках этого времени находим имена избранных невест, которым после государь выдал подарки:

«14 августа 1680 г. великого государя жалованья дано девицам, которые были в выборе в прошлом в 188 г. в июле месяце.

По зарбаву серебреному, да по отласу, да по камке, мерою по 10 арш.: Боярина князь Федора Федоровича Куракина двум дочерям, княжне Анне Федоровне, да княжне Марфе Федоровне. Боярина Ивана Богдановича Хитрово дочери Василисе Ивановне. Окольничего князя Данила Степановича Великого-Гагина. Отвозил думный дворянин Никита Иванович Акинфов.

По объяри мерою по 5 арш., по камке мерою по 10 арш: Стольников князь Никиты княж Иванова сына Ростовского. (Взял Василий Фокин Грушецкой.) Князь Семена княж Юрьева сына Звенигородского дочери. Федора Иванова сына Головленкова дочери. Петра Андреева сына Измайлова дочери. Ивана Поликарпова сына Полтева дочери. Михаила Тимофеева сына Измайлова (дочери). Онофрея Денисьева дочери. Отвозил к ним дьяк Корнила Петров.

Объяри по 5 арш., камки по 10 арш.: князь Алексея княж Юрьева сына Звенигородского дочери его княжне (пробел). Викулы Федорова сына Извольского дочери ево. Исая (пробел) Квашнина дочери ево. Петра Иванова сына Вердеревского дочери ево. Князь Семена княж Иванова сына Лвова дочери ево княжне. Князь Володимира княж (пробел) сына Волконского дочери ево княжне. Алексея (пробел) Киреевского дочери ево. Отвозил дьяк Федор Казанцев.

И всего им государева жалованья дано четыре зарбава цена им 101руб.; отласов 40 арш.; объярей 70 арш.; камок 180 арш.»[149]

Второй брак царя Федора с Марфой Матвеевной Апраксиных совершился точно так же тихо, без особого торжества; свадебного чину никакого не было. 1682 г. февраля 12-го патриарх вышел из царской комнаты (кабинета) в переднюю и объявил боярству и всей Палате, что нарекли «царевну и великую княжну Марфу Матвеевну», благословлял и нарекал сам святейший патриарх. 15 февраля была радость, государь венчался в Верховой церкви Живоносного Воскресения, венчал царский духовник. Кремль в это время был заперт.

Таким образом, старые порядки царского да и всенародного быта к концу XVII столетия стали падать, так сказать, от собственной тяжести. В их путах оставаться было уже тяжело и невыносимо. Боярство и дворянство скидает с себя старую обузу местничества; царский двор удаляется от такой же старой обузы чинов… Ясно, что чувствуется потребность свободных движений, потребность всесторонней реформы.

* * *

Из истории царских невест уже достаточно обнаруживается, что страх порчи должен был преследовать личность царицы каждую минуту и на всяком месте. Он отравлял ее счастливые дни излишними и в большинстве случаев пустыми, но тем не менее очень тягостными подозрениями. В ее домашнем быту порча являлась всемогущим страшилищем, из власти которого невозможно было освободиться, несмотря ни на какие предосторожности и строгости, которыми с такою заботливостью старались оградить себя от этого лиха. Но, кроме порчи, для царицы существовало еще страшилище, отравлявшее ее жизнь в известных обстоятельствах, быть может, еще в большей степени. Имя этому новому страшилищу было «неплодие». Для женщины неплодие – и в частном, особенно в достаточном или богатом быту – почиталось за грехи Божиим наказанием. Жены плакали и усердно молились чудотворцам, прославляемым поданием молитвенной помощи, да минует их это бедствие. В житии Геннадия чудотворца Костромского рассказывается такой случай. Пребывая в Москве, приходит он однажды к литургии в одну из церквей, где во множестве находились царские слуги и боярские и княжеские жены. Тут же пришла и некая нищая убогая жена, имея чад своих плачущих в пазухе, а иных за руку водяще. Скорбно смотрели на нее благородные оны жены, воздыхающе ко Господу Богу и Пречистой Богородице и со слезами говорили: «Сим нищим Господь дал чада рождати, а питати их нечем; нам же, грешным, возможно царским жалованьем препитати чад своих и удобрити, а за наши согрешения не даде Господь нам чад рождати». Услыхав эти речи, преподобный сказал им: «Не скорбите, госпожи, но живите правоверно в своем пребывании, отселе бо начнете чада рождати Божиим повелением». Так и сбылось по его пророчеству. И многим женам неплодным и по другим городам сбывалось пророчество преподобного о чадорождении. Но вместе с тем жены молились не столько о чадорождении вообще, сколько об особом чадородии, именно о рождении дитяти мужского пола.

Существо женской личности, возводимой из ничтожества на высокую степень царского сана, заключалось, по понятиям времени, в одном неизменном ее призвании – в чадородии упомянутого особого вида. Царица должна была выполнить это существенное свое призвание, для целей которого она и выбиралась с великою осмотрительностью из целой толпы красавиц. Она должна была дать наследника царю и царству. В этом заключался главный, основной смысл ее царственного положения. Никакого другого смысла в ее личности не признавали и не сознавали государственные стремления, государственные положения жизни, для которых поэтому личность царицы являлась полною жертвою. Но должно заметить, что не одни государственные стремления определяли таким образом идею женской личности. На том стояли и стремления родовые. Здесь государственные цели вполне совпадали с целями родовыми по той причине, что государство, созданное родовою идеею, держалось тою же формою жизни, какою держался и род. В русском древнем обществе, как мы уже говорили, женская личность возвышалась, когда своим плодом чрева доставляла, так сказать, растительное движение роду, когда делалась основою его дальнейшего развития именно в лице