Из тьмы. Немцы, 1942–2022 - Франк Трентманн

деле Веймар уже вдохнул юридическую и административную силу в часть этих основных свобод, и некоторые юристы ссылались на “социальное конституционное государство” (soziale Rechtsstaat)1. Решающим отличием от Веймара было то, что теперь правительство стало полностью зависимым от парламента – во время кризиса власть не могла быть делегирована президенту или плебисциту. Федеративная структура земель (Länder) сдерживала концентрацию власти в центре. И это была “воинственная демократия”, которая была намерена сражаться с каждым, кто желал бы ее уничтожить.

Объяснение того, почему это демократическое сооружение выстояло, зависит от того, как мы оцениваем его архитекторов, строителей и жильцов. Современные историки подчеркивают, что очень немногие немцы сумели привнести в эту задачу демократические навыки. Большинство конституционных “отцов” 1948–1949 годов заседали в национальных или провинциальных собраниях Веймара, а четыре “матери”, которые сделали “фактическую реализацию” равенства полов задачей нового государства (Основной закон, статья 3, пункт 2), уже выступали за права женщин в 1920-е годы. До этого в имперской Германии избранные делегаты дебатировали в рейхстаге. А еще раньше были конституции Вестфалии (1807), Баварии (1818) и других государств в наполеоновский период и во время неудавшейся революции 1848 года. После объединения в 1871 году имперский рейхстаг был избран прямым голосованием по принципу “один человек, один голос” – одна из самых прогрессивных систем в Европе. Перед Первой мировой войной немцы все чаще участвовали в выборах и поднимали шум по поводу неправомерного вмешательства. Существовала богатая культура клубов и ассоциаций. Историк Хедвиг Рихтер даже предположила, что “национал-социализм вырос из демократии и демократических традиций, которым уже более ста лет”2.

Но это преувеличение. Нацисты были врагами демократии, и одна из причин их успеха заключалась в том, что они пользовались поддержкой старой элиты. То, что Германии не суждено было закончиться с Гитлером, не означает, что она не взрастила мощные антидемократические элементы, которые в условиях кризиса дестабилизировали и прикончили Веймарскую республику. В Германской империи были сильное государство и монарх, а также рейхстаг, и именно монарх контролировал жизненные вопросы войны и мира. Авторитарные элиты могли использовать то, что историк Генрих Август Винклер назвал “немецким Ur-Angst[9] перед хаосом и гражданской войной”3. Это чувство питалось быстротой индустриализации, социальных изменений и политического объединения в конце XIX века4. Ради порядка и стабильности к правам и свободам стали относиться как к расходному материалу. Страх волнений и раскола выражал также низкий уровень доверия между гражданами. Проблема Германии заключалась не в том, что демократов не было, а в том, что было множество тех, кто был готов от них избавиться; коммунисты вместе с фашистами получили треть голосов на выборах 1930 года и половину – на выборах 1932 года.

Таким образом, чтобы построить стабильный демократический дом после Второй мировой войны, требовалось нечто большее, чем просто утилизация старых стройматериалов. Авторы конституции признали это, отказавшись от президентских полномочий и встроив защиту от разрушителей. Однако дом демократии, который они передали западным немцам в 1949 году, хоть и был построен на прочном фундаменте, все еще оставался не более чем “коробкой”. Нужны были жильцы и строители, чтобы превратить его в пространство живой демократии, а это было сопряжено с проблемой моральной переориентации. Демократическая культура зависит от определенных гражданских привычек и этических установок, включая уважение к другим, умение мириться с различиями, дебаты и убеждение, активное участие и приверженность равенству. Они не были данностью, их нужно было культивировать, а иногда и бороться за них.

Создавая демократов

Ни союзники, ни сами немцы не питали никаких иллюзий по поводу тяжелой борьбы за превращение в демократов людей, которые всего несколькими годами ранее аплодировали Гитлеру. Когда дело дошло до слова “демократия”, Теодор Хойс в 1946 году сказал, что “немцам нужно вернуться к первой букве и научиться ее писать”5. Епископ Отто Дибелиус, первоначально поддерживавший Гитлера и бывший антисемитом, но затем поднявшийся на защиту свободы религии, хотя и не ставший активным участником Сопротивления, объявил демократию “чуждой идеологией”. Такое подозрительное отношение было широко распространено. Двадцатиоднолетний Герхард Шульц, молодой педагог и будущий историк, в 1946 году записал в своем дневнике, что “слово «демократия» – ложь” и всегда скрывает какой-то другой интерес. Для него основным немецким конфликтом был конфликт между Führer (вождем) и “массой”. Решением было сообщество (Gemeinschaft). Главная ошибка Гитлера, по его мнению, заключалась в том, что он сделал сообщество самоцелью в ущерб личности. Самой большой проблемой, как Шульц писал год спустя, был “немецкий Mensch”: “Ему так трудно доверять”6.

Осенью 1951 года немецкие социологи попросили людей назвать эпоху, когда страна, по их мнению, жила лучше всего: 45 % выбрали годы правления кайзера перед Первой мировой войной, а 42 % – годы правления Гитлера перед Второй мировой. Лишь 2 % сочли такой эпохой демократическое настоящее7. Годом ранее американские исследователи обнаружили, что 70 % немецкой молодежи вообще не интересуются политикой; 40 % даже не знали, что пост канцлера занимает Аденауэр. Их доверие к демократическому самоуправлению было низким, и большинство само отказывалось принимать на себя какую-либо политическую ответственность. В ответ на вопрос о выборе между экономической безопасностью и личными свободами большинство выбрали первое; в этом молодые были еще более категоричны, чем их родители. Многие выступали за создание одного-единственного молодежного движения как за лучший способ быть услышанными (четверть также хотела, чтобы у него была форма). Плюрализм и демократия лишь еще больше усложнили и без того сложную ситуацию: единая воля народа позволяла добиться большего. В опросе, проведенном Верховной комиссией США в 1952 году, 72 % взрослых немцев заявили, что они могли бы поучиться у других стран, а 88 % сочли, что зарубежные страны также могли бы поучиться у Германии. Больше всего хотелось изучать американскую науку и технологии, и лишь 17 % думали, что могут чему-то научиться из области политики. Если демократическая культура предполагает умение слушать, учиться у других и вовлекаться в процесс, путь предстоял еще долгий8.

Уважение к личным свободам также не возникло естественным образом после ухода нацистов. Граждане называли соседей, торгующих на черном рынке, “социальными паразитами” (Volksschädling) и требовали, чтобы бывшую узницу лагеря бросили в работный дом за то, что та спала с британскими солдатами9. В 1948 году оккупационные власти изучили действия полиции в десятке городов Юго-Западной Германии. В более чем 90 % случаев полиция обыскивала дома людей без ордера. В ходе беседы ее сотрудники заявили, что не видят в этом проблемы: ведь они отвечают за порядок. Не менее тревожно то, что многие граждане были с этим согласны. Они не