Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

Один из них после каждого движения актера поправлял его многослойную шелковую одежду, другой наливал чай, третий подносил трубку, четвертый держал наготове бумагу и кисть, чтобы записывать изречения великого человека, а пятый натирал чернила. Шестой просто находился поблизости, готовый исполнить любое его поручение.

А вокруг к тому же сновали слуги. Они вносили в комнату письма, пакеты, цветы и маленькие подарочные бочонки сакэ и тут же убегали за новыми.

— А, так вот ты какой — таинственный мальчик из Кадзусы! — Ситисабуро непритворно улыбнулся, подцепил веер Стрекозы концом своего веера и вернул изящный предмет Кошечке.

— Хосикава говорит, что у тебя есть некоторые способности. — Кошечка почувствовала облегчение и прилив нежности к актеру: наконец она видит перед собой знакомое приветливое лицо.

— Ваша честь, я всего лишь глупый рыбак, которого судьба унесла далеко от родного берега.

Кошечка знала, что Ситисабуро занимается любовью с партнерами обоих полов: ей было известно, что в Эдо он посещал женский веселый квартал и веселый квартал с мальчиками. Теперь она решила использовать это обстоятельство, чтобы остаться с актером наедине.

Маска не мешала ей увлечь Ситисабуро. Наоборот, она давала беглянке определенные преимущества: такому пресыщенному лакомке загадочность покажется приятной приправой. Кошечка с самым невинным видом раскрыла веер Стрекозы, но глаза ее подарили Ситисабуро обольстительный взгляд. Положение под углом, занятое из почтения, позволило ей слегка повернуть голову и взглянуть на актера искоса. Это была хорошо продуманная соблазнительная поза.

— Мне кажется, я тебя видел раньше. — Ситисабуро понял, что его соблазняют, и это ему нравилось. — Где мы могли встречаться?

— Простите меня за грубость, ваша честь, но думаю, что нигде. Мой господин, — последнее слово Кошечка слегка подчеркнула, ровно настолько, чтобы намекнуть на неофициальную близость, — отправился в Исэ и взял с собой меня и мою сестру. Но он отправился в путь к далекому берегу: кровоизлияние в мозг унесло господина из этого, подобного горящему дому, мира. Врач сказал, что оно произошло из-за неумеренности в наслаждениях. Теперь мы пытаемся дойти до святого алтаря одни.

Кошечка обернула пальцы концом головной повязки. Этот жест выражал горе, но мог означать и приглашение к любви.

У Кошечки это движение выглядело сладострастным.

— Твой хозяин оставил тебя без гроша, и ты теперь на мели, так?

— Да, ваша честь.

— И теперь, как я понял, ты хочешь стать театральной знаменитостью?

— Нет, ваша честь, — Кошечка опустила свои сияющие глаза и снова подняла их.

Этот взгляд всегда срабатывал, он подействовал и теперь. Одна из нарисованных бровей Ситисабуро поднялась, выдавая его восхищение. Актер сделал глубокий вдох, его пухлая грудь раздалась, словно наполняясь мужской силой.

— Я никогда бы не решился даже мечтать о том, чтобы осквернить своими грязными ногами подмостки, на которые ступает человек с таким божественным даром, как у вас. — Кошечка поклонилась так низко, что ее все еще обернутый черной бумагой лоб коснулся татами. — Я такой неуклюжий недоумок, что мой пояс постоянно развязывается.

Кошечка услышала громкий шорох втягиваемого ноздрями воздуха — помощники актера неодобрительно засопели. Ситисабуро улыбнулся: дерзость вступления ему понравилась. Кошечка продолжала сидеть, глядя в пол, пока писец и слуги не покинули комнату. Последний из них, выходя, убавил фитиль в напольной лампе и накинул на нее ночной ажурный колпачок из резного дерева.

Полумрак и тени, которые отбрасывали вокруг узоры абажура, сделали еще привлекательнее немного зловещую маску Кошечки и подчеркнули черты лица Ситисабуро, сделав его менее жирным и обрюзгшим, словно стирая с него следы, оставленные временем и неумеренными наслаждениями. Шуршание его шелковых одежд будило чувственные желания. Сама темнота, казалось, была пропитана любовными флюидами.

Вошел послушник со столиком-подносом, уставленным горшочками с крышками и всем необходимым для чаепития. Он заменил полупустую коробочку с табаком, раздул угли в жаровне и спросил:

— Прикажете приготовить постель?

— Да, будь добр, милый. — Ситисабуро снял крышки с горшков и посмотрел, что находится в каждом. Он обнаружил в них только овощи и отварное просо — обычную пищу буддийских священников, но если и был разочарован, то не показал этого.

— Прикажете передать массажисту, что вам понадобятся его услуги?

— Я очень устал после долгого дня пути и предпочел бы, чтобы меня не беспокоили. — Ситисабуро защемил палочками для еды серый мягкий ломтик маринованного баклажана и протянул его Кошечке.

— Попробуй, этой закуской славится здешний храм.

— Не желаете ли еще чего-нибудь? — спросил послушник и поклонился. Бритая кожа его черепа блестела и, контрастируя с темнотой, казалась совсем белой.

«Только одного: чтобы меня не беспокоили, — подумал Ситисабуро. — Одиночество дешево, но его не купишь ни за какие деньги».

— Вы все были очень добры. Пожалуйста, передайте мою благодарность уважаемому, — сказал он вслух.

Когда мальчик встал на колени в коридоре и задвинул за собой дверь, Ситисабуро долго сидел молча и глядел куда-то мимо плеча Кошечки, дожидаясь пока большой бронзовый колокол храма закончит свой вечерний напев.

— Где ты, твоя сестра и твой покойный хозяин останавливались на ночь, Хатибэй? — спросил наконец актер.

— В бедных гостиницах, ваша честь. Большинство из них — грязные места, где останавливается простонародье. Но я могу заверить вас, что у меня нет ни блох, ни вшей, ни чирьев.

— Даже последний нищий может приклонить голову на подушку в придорожной гостинице, если наберет достаточно денег, чтобы заплатить за ночлег, — тут Ситисабуро вздохнул. — Но мне запрещено останавливаться в общественных местах. Правительство, видишь ли, боится, что мой вид заразит всех мечтами о роскоши.

Ситисабуро сделал знак Кошечке приступить к еде, но она вежливо отказалась. Ее тронула забота Ситисабуро. Однако она подумала о Касанэ. Крестьянка сидит сейчас одна во дворе монастыря, голодная, замерзшая. Она боится привидений, людоедов и чертей, которые прячутся в темноте под террасой и вот-вот накинутся на нее с наступлением ночи. Лучше поторопиться.

— Значит, только поэтому вы остановились здесь, ваша честь? — спросила Кошечка, притворяясь, будто не знает закона сёгуна об актерах.

— Вот именно, — Ситисабуро выпил чашку супа из перебродившей бобовой пасты. — Монахи пускают нас, сирых, к себе. А мы в благодарность заманиваем дурачков в их ханжеские сети и, кроме того, жертвуем большие суммы, наполняя их сундуки. Но, увы, этот храм не из тех, что пахнут мясом и рыбой. Здесь священники не лезут из кожи вон, чтобы оказать любезность чревоугодникам и любителям плотских радостей. Здесь нет сговорчивых монахинь, которые избавляют мужчину от усталости после долгого путешествия по пыльной дороге. — Ситисабуро устало вздохнул. — Я, конечно, мог бы пойти в веселый квартал, но это неудобно: поклонники