Дорога Токайдо - Лючия Сен-Клер Робсон

она изменила решение, когда увидела, каким нежным светом засияло лицо Касанэ при взгляде на жалкие товары торговца обносками. Кошечка попросила жену хозяина унести прокатные вещи и принести одежду получше, предназначенную для продажи. Материя этих костюмов слегка выцвела и воротники немного истерлись, но заплат, слава Амиде, на них не было.

За «капельки» Стрекозы Кошечка купила своей верной служанке и подружке темно-синие крестьянские штаны, серые обмотки, черные таби и подбитую ватой верхнюю куртку из темно-синей хлопчатобумажной ткани с рисунком в виде больших белых хризантем. Мысленно прикинув стоимость этих одежд и присовокупив к ней прокатную плату за свой наряд, Кошечка добавила к облачению Касанэ пояс в оранжевую и желтую клетку.

На оставшиеся медяки она приобрела две новые пары соломенных сандалий и два больших хлопчатобумажных платка для узлов. Хозяин лавки отошел в отделенный низкой перегородкой угол, где стоял его стол, чтобы взвесить монеты и занести в приходо-расходную книгу вырученную сумму. Пока он занимался этим, Кошечка и Касанэ переоделись за ширмой в задней части магазина.

Кошечка помогла Касанэ низко завязать пояс на бедрах и подобрать сзади подол куртки вверх, как это делают мальчики. Потом причесала Касанэ под «чайную метелку».

В таком виде Касанэ выглядела просто восхитительно, и она была теперь одета по последней моде женщин Эдо. Кошечка не сомневалась, что поклоннику ее спутницы этот наряд понравится. А поскольку в труппах кабуки женщинам было запрещено участвовать, а тем более появляться в гостевых комнатах монастыря, то в одежде мальчика Касанэ станет меньше бросаться в глаза.

Когда довольные покупательницы вышли из лавки, хозяин, его жена и все приказчики и мальчики со склада кричали им вслед: «Спасибо за долгую благосклонность к нам!» Вступая на территорию храма, Касанэ едва могла сдержать восторг. Она делала вид, что снимает с рукава волоконца ваты, чтобы иметь предлог дотронуться до ткани, которая в дневном свете стала словно бы мягче, а краски ее сделались ярче.

Кошечка снова повязала голову полоской черной бумаги и надела маску, закрывавшую рот и нос. Маска вряд ли будет бросаться в глаза среди театральных костюмов, а Кошечка в ней чувствовала себя в относительной безопасности. Кроме того, беглянка не хотела, чтобы Ситисабуро сразу узнал ее: глава театра мог указать ей на порог, даже не выслушав. В конце концов, актер с лихвой расплатился с ней за прошлое и теперь ничем ей не обязан.

Кошечка и Касанэ до заката просидели, свесив ноги, на краю террасы монастырского общежития. Когда тот же послушник пришел наконец за Кошечкой, она оставила Касанэ ожидать ее в сумерках и вошла в дом.

В коридорах здания царили прохлада, темнота и покой. Стены здесь были с аскетической строгостью отделаны вишневым деревом. Доносившееся издалека пение священников словно очищало воздух, не оставляя в нем ни одной нечистой мысли, точно так же, как послушники не оставляли ни одной пылинки на полах и стенах помещений. Каждое утро несколько служек, подобрав подолы, становились шеренгой нога к ноге, сгибались в поясницах и пробегали по коридору, прижимая к полу влажные тряпки. Так они полировали паркет до блеска.

Когда Кошечка вошла в полную людей комнату Ситисабуро, актер любовался отрубленной человеческой головой, стоявшей перед ним на круглой деревянной крышке коробки. Голова возвышалась над несколькими листами толстой бумаги, в складки которой была насыпана смесь рисовых отрубей и золы, впитывавшая кровь. Бритая верхняя часть бутафорской головы была окрашена в фиолетовый цвет, словно кожа ее потемнела от внутренних кровоизлияний. Выкатившиеся глаза смотрели неподвижно, словно остекленели в момент смерти.

— Как тебе это нравится? — Ситисабуро одной рукой ухватил голову за волосы, удерживая ее на подставке, а другой поднял крышку, показывая свое приобретение Кошечке.

— Она весьма похожа на вас, ваша честь.

— Действительно похожа! — Ситисабуро поворачивал крышку, изучая свою деревянную копию со всех сторон. Потом он поднял резной шедевр и взглянул на его нижнюю поверхность. Там виднелись искусно вырезанные и прорисованные разрубленная кожа, обвисшие концы перерезанных мышц и сухожилий, хрящи позвоночника и гортани.

С сияющей улыбкой актер повернулся к юноше в парадной одежде — черных хакама и плаще-xaopu, — который сидел перед ним на коленях, раздвинув ноги и положив руки на бедра.

— Ваш хозяин настоящий гений, голова выглядит так убедительно, что на нее станут слетаться мухи. Я уже слышу их жужжание. И мастер вырезал ее из адамова дерева, а не из хурмы.

— Для величайшего только наилучшее, почтеннейший господин, — низко поклонился молодой посыльный. — Хозяин нижайше просит извинить его за то, что заставил вас ждать. Я торопился изо всех сил.

Посыльный осунулся и выглядел измученным: два дня и ночь езды в тряском паланкине плохо подействовали на его пищеварение, а к руке, постоянно цеплявшейся за свисавший с крыши паланкина ремень, только-только стала возвращаться чувствительность.

— Твоего хозяина вряд ли можно в чем-то упрекнуть: я уехал из столицы внезапно — меня позвала дорога.

Ситисабуро лукавил. Он покинул Эдо из-за серьезных неприятностей, точнее, просто убежал. Люди князя Киры вернулись в театр. Они не решились применить болезненные способы убеждения: пытать такую знаменитость, как Ситисабуро, означало вызвать скандал, а как раз скандала князь Кира пытался избежать любыми способами. Но эти наглецы вскользь упомянули о любовной связи актера с одной госпожой из свиты супруги сёгуна. Ситисабуро признался шантажистам, что обнаружил пропажу костюма священника, но убедил их, что не встречался с беглянкой.

На одиннадцатый и двенадцатый месяцы года театры обычно все равно закрывались: в это время жители Эдо готовились к новогодним празднествам и не имели времени для легкомысленных развлечений. Театральные труппы, пользуясь этими днями затишья, репетировали новые постановки. Ситисабуро счел этот момент подходящим, чтобы удрать из столицы.

Актер вернул деревянную голову посыльному резчика, тот завернул ее в большой кусок шелка и бережно погрузил в надушенную цилиндрическую коробку, помеченную эмблемой изготовителя.

— Вы привезли эту вещь как раз вовремя: сегодня мы начинаем репетировать «Месть братьев Сога». Этой головой мы потрясем публику в последней сцене.

Ситисабуро поднял крышку коробки и еще раз полюбовался приобретением, затем посыльный перевязал упаковку красными шелковыми шнурами.

Актер удовлетворенно улыбнулся и кивнул своему помощнику.

— Этот господин проводит вас в комнату нашего постановщика, — сказал Ситисабуро посыльному, — и тот позаботится, чтобы такой шедевр хранился со всей необходимой бережностью.

Когда муляж унесли, Ситисабуро переключил внимание на Кошечку. Беглянка сидела перед ним на коленях, развернувшись под таким углом, который выражал должное почтение. Она низко поклонилась и положила на татами веер Стрекозы. Если бы Ситисабуро был один, беглянка могла бы открыться ему тут же, но