Карты смысла. Архитектура верования - Джордан Питерсон

Это самовоспроизводящееся болото становится все более непроходимым, поскольку время неумолимо движется вперед, и необитаемым, поскольку накапливаются последствия длительного избегания контакта с новизной (у болотных чудищ вырастают новые головы, клацающие зубами от голода). Рост докосмогонического потенциала равносилен воскрешению дракона хаоса (пробуждению Тиамат, которая мирно спит вечным сном в безопасном и знакомом мире). Чем более ограниченным, опасным, неверным и жестоким является выбранный способ адаптации, то есть чем бесстыднее ложь, тем ужаснее и могущественнее становится связанный с ней дракон. Именно с этой точки зрения изучается окружающий мир. Любая попытка избавиться от какого-либо аспекта опыта делает его угрожающим. Скрытые от света грани бытия прозябают под землей, изголодавшись по солнцу. Опыт – саму объективную реальность – нельзя отрицать без последствий, его невозможно просто вычеркнуть. Информация, которую несет отрицаемое явление, никуда не исчезнет из области угрозы и не будет использована для адаптации к сложившимся обстоятельствам.

Возможно, мы действительно приспособлены к реальному, а не желанному миру и усвоенных знаний достаточно для того, чтобы успешно в нем выжить. Это означает, что любая невыполненная задача – новая территория, оставшаяся неисследованной, – содержит скрытую информацию, из которой здравомыслящий человек еще может извлечь пользу. Если опыт является источником мира и духа, то те его элементы, которые люди когда-то отвергли или обесценили, могут все же содержать в себе то, что абсолютно необходимо для успешного продолжения жизни. Добровольное преобразование (стремление к благу), следовательно, означало бы повторное принятие отброшенного материала и осмысление того, что в настоящее время кажется неудобоваримым. Если человек или общество не примут сознательного участия в гонке за «несъедобным» знанием, велика вероятность наступления психологической катастрофы при невольном соприкосновении с враждебными силами отвергнутого бытия. В мифологии это изображается как случайное воссоединение с Ужасной Матерью на избранной ею территории. «Эдипово кровосмешение» достигает кульминации в страданиях противящегося этому героя – его самоубийстве, расчленении или кастрации – и заканчивается полным уничтожением мужского начала и победой подземного мира.

Слияние человека с культурой защищает от пугающего неизвестного и позволяет ему стать приличным членом общества. Это рабское существование укрепляет группу, которая считает приемлемыми только некоторые способы мышления и действия, но они не исчерпывают неизвестных и необходимых возможностей людей. У социальной маски появляется жестокая ухмылка, если человек считает, что он ничем не отличается от остальных (то есть остается тем же самым мертвецом) – он не незнакомец, не слабак, не трус и не калека, он не одержим жаждой мести, у него нет отклонений и он не символизирует стихийное бедствие или неизвестное. Однако истинная личность – честный дурак – не может получить искупления, не вырвавшись из защитного анклава приемлемости, и олицетворят собой именно слабость, неполноценность, мстительность, трусость и непохожесть. Он не может отделить себя от группы и потому становится мишенью для коллективной тирании (и его собственного суждения, поскольку он является частью сообщества). Но невежественный и уязвимый человек – это то, чем не является группа. Он воплощает истинное существование, переживание и страдание (если бы только это можно было признать). Понимание внутренней ограниченности личности и ее последствий ясно определяет природу субъективного опыта, когда ему позволяют проявиться и поощряют попытки его освоения. Именно по этой причине только страждущие и не искупленные – отверженные, больные, слепые и хромые – имеют шанс на спасение. Осознание истинной природы субъективного опыта – индивидуальной реальности вне иллюзорных ограничений группы – является настолько сильным переживанием, что может совершенно деморализовать человека. Самосознание неизбежно влечет за собой изгнание из рая в его материнской или патриархальной форме. Но такое падение – это шаг на пути к истинному блаженству, к отождествлению с героем, который не защищен от капризов бытия, но готов активно преобразовывать ужасное неизвестное в нечто плодотворное и жизнеутверждающее. Таким образом, принятие (по крайней мере признание) смертности, характеризующей человеческий опыт, является предварительным условием для грамотной адаптации. Ложь, отрицающая индивидуальность, есть отрицание дурака, но этот дурак есть истина.

Принятие смертной уязвимости – это парадоксальное смирение, предпосылка истинного героизма. Героическая позиция основывается на твердом убеждении в том, что нечто новое и ценное все еще существует, что с ним нужно соприкоснуться и извлечь ценный опыт, независимо от прочности и устойчивости нынешнего положения, и на вере в потенциал человека, в то, что его душа примет вызов и расцветет. Такая вера должна лечь в основу добровольного участия в любом героическом начинании. Это необходимый скачок, который делает возможным смелое, творческое действие, превращающее религию в нечто реальное. Следовательно, смирение означает, что человек еще не стал тем, кем мог бы стать, – осторожное и обнадеживающее утверждение.

Противоборствующая позиция – обман – основывается на убеждении в том, что осмысленное настоящее составляет все необходимое знание и что неизвестное наконец побеждено. Это равносильно отрицанию уязвимости и жажде всеведения (то, что я делаю, – это все, что нужно делать, то, что я знаю, – это все, что нужно знать). С принятием такой позиции неразрывно связано скрытое или явное отрицание существования, возможности и необходимости героического исследования, поскольку все сто́ящее уже сделано, все проблемы решены выдающимися предками и перед нами уже простираются райские кущи. Это ужасная позиция: если мы твердо верим в то, что получили искупление, страдание (которое невозможно искоренить, приняв идеологию) становится чем-то еретическим – чем-то, что может существовать только как оскорбление хранителей традиционного порядка. Авторитарный человек неизбежно лишается сочувствия даже к самому себе: в совершенном (ныне существующем мире) нет места несовершенствам. Таким образом, противоборец не может признаться даже в собственных мучениях (не говоря уже о страданиях других). Невозможно себе представить более безнадежное положение.

Как ни парадоксально, принятие ущербности ускоряет единение с героем и позволяет участвовать в процессе созидания и обновления. Отрицание неполноценности, напротив, приводит к отождествлению с противоборцем – вечным обитателем преисподней. Несмотря на мифологический образ, природа этого места вполне понятна. У ада знакомые, ясные черты, он возникает прежде всего из-за того, что составные элементы реальности перестают существовать в равновесии. Адаптация с помощью обмана или агрессии приводит к (1) отчаянному поиску безопасности и повышенной вероятности использования грубой силы, если отождествление с культурным каноном все еще считается возможным, или к (2) вырождению, распаду личности и декадентству, когда затраты на сохранение уникальности культуры кажутся чересчур высокими, не гарантируют защиту и даже фашистское поведение представляется слишком позитивным в совершенно невыносимом мире.

Отрицание героического приводит к фашизму,