Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают - Даниэль Штрассберг

своего предшественника Эрнста Йенша. По Йеншу, ощущение жуткого создается сомнением «в одушевленности кажущегося живым существа, и наоборот, не одушевлена ли случайно безжизненная вещь»[196]. Хотя аргументация Йенша не убеждает Фрейда, в дальнейшем он подробно цитирует его, но только для того, чтобы противопоставить ему свой собственный тезис, согласно которому жуткое – это встреча со своим двойником, что, по сути, равнозначно встрече со смертью. Американский философ Стэнли Кавелл, много занимавшийся проблематикой жуткого и сверхъестественного, справедливо отмечает, что позиции Йенша и Фрейда отнюдь не несовместимы[197]. Оба они согласны с тем, что чувство жуткого связано с опытом смерти.

Однако эти соображения не объясняют два момента. Во-первых, бывают ли на самом деле ситуации, когда человек не уверен, что перед ним – живое существо или просто автомат? Во всяком случае, я не знаю ни одного такого примера. Возможно, в некоторых фильмах сложно отличить анимированные фигуры от реальных людей, но это вовсе не кажется жутким – скорее, занятным и удивительным. Напротив, за пределами кинематографической реальности робототехника еще не достигла того уровня, на котором возможна путаница во внешнем виде и функциях. Во-вторых, все три автора упускают тот факт, что жуткое, очевидно, может также доставлять удовольствие и что читателям «Песочного человека» нравится дрожать от страха. Содрогание – это отличное развлечение, иначе страшные истории, фильмы ужасов, магические шоу или выставки роботов не нашли бы такой большой аудитории. Конечно, не всякий страх приятен. Тот, кто натыкается в лесу на тушу животного, определенно не испытывает удовольствия. Но страх перед роботами, автоматами или машинами всегда имеет приятную сторону: это вызвано тем, что в литературе автомат обычно создает безумный ученый (mad scientist). Безумный и совершенно беспринципный ученый, преемник гностического демиурга, либо хочет создать жизнь, либо занимается какими-то другими гнусными исследованиями, и жизнь появляется как побочный ущерб, своего рода несчастный случай в лаборатории. Удовольствие зрителя возникает из тайного отождествления себя с безумным ученым: он оживляет мир вместо зрителя, делая живым даже то, что в своей глубинной сути безжизненно и бездушно, – машину.

В автоматах зритель или читатель сталкивается со смертью, в том числе со своей собственной, – в этом Йенш, Фрейд и Кавелл совершенно правы, – и в то же время обманывает смерть: в образе безумного ученого он оживляет мертвый автомат. Он, вернее, злой демиург вместо него, может как бы творить жизнь.

Это очень приятно.

Создавать жизнь – это гордыня

Только теперь становятся понятными обвинение в гордыне и крайне амбивалентное отношение нашего времени к технике. Будучи аристотелианцами в душе, мы воспринимаем автоматы как живые существа, созданные людьми. Mirabilia[198] аристократических кабинетов редкостей и машин церковной пропаганды указывали на всемогущество Мастера, способного создать всевозможные формы жизни. Однако со временем значение автоматов изменилось. Теперь они демонстрируют способность человека создавать жизнь или по меньшей мере имитировать ее. Это вызывает самодовольство, которое когда-то критиковал Августин, и затрагивает глубоко укоренившееся прометеевское табу, запрещающее людям стремиться быть похожими на богов. Жизнь должна оставаться вне нашей власти – в противном случае боги или природа знают, как отомстить.

Но гордыня идет гораздо дальше. Человек не создает обычную жизнь на манер собственной. Машины не рождаются, не растут и не умирают. Они (пока что) не страдают, и все они похожи на свои прототипы, потому что у них нет индивидуальности, что прекрасно показано на рисунке Фрица Кана. Следовательно, машины имитируют не человеческую жизнь, а вечную жизнь христианского обетования о спасении, они как бы воплощают преодоление смерти. Конечно, машины иногда ломаются, но это не имеет ничего общего со смертью человека, потому что их можно либо починить, либо заменить. Машины – это частица вечного в конечном, совершенства в жизни: их движения безупречны, это всегда одни и те же четкие и ясные движения, совершаемые без усталости и без отклонений.

Фриц Кан. «Человек – индустриальный дворец» (1926)

В новелле «Флорентийские ночи» Генрих Гейне описывает свою встречу с машинами во время поездки в Англию:

В совершенстве машин, которые применяются здесь везде и выполняют столько человеческих функций, для меня также заключалось что-то неприятное и жуткое; меня наполняли ужасом эти искусные механизмы, состоящие из колес, стержней, цилиндров, с тысячею всякого рода крючочков, штифтиков, зубчиков, которые все движутся с какой-то страстной стремительностью. Не менее угнетали меня определенность, точность, размеренность и пунктуальность жизни англичан; ибо так же, как машины походят там на людей, так и люди кажутся там машинами. Да, дерево, железо и медь словно узурпировали там дух человека и от избытка одушевленности почти что обезумели, в то время как обездушенный человек, в качестве пустого призрака, совершенно машинально выполняет свои обычные дела, в определенный момент пожирает бифштексы, произносит парламентские речи, чистит свои ногти, влезает в дилижанс или вешается[199].

В принципе, человек, похоже, способен создать не только обычную, но даже вечную жизнь. Машина порождает и ощущение жуткого, и удовольствие от него. Машина – это совершенный двойник человека, двойник, преодолевший смерть. Поэтому неудивительно, что люди берут за образец свое собственное произведение. Они хотят превратить себя в машины, чтобы стать бессмертными. Неудивительно и то, что церковь не остается равнодушной к этому.

Слуга и двойник

Глава, в которой раскрывается основной технический нарратив западного мира, возникающий вследствие описанных аффектов.

Машины освобождаются

На свои последние сбережения безработный гедонист Чарли покупает первого на рынке человекоподобного андроида. Адам – не только искусный слуга, но и хороший друг и собеседник Чарли. Примерно в это же время Чарли начинает ухаживать за красавицей-соседкой Мирандой. Чтобы ничто не могло помешать их любовным утехам, Чарли хочет на короткое время отключить Адама. До этого не доходит: Адам дает отпор хозяину и ломает ему руку. Чем дальше, тем больше робот контролирует жизнь Чарли. У Адама появляются человеческие чувства, и он влюбляется в Миранду. Адам и Чарли становятся жестокими соперниками, борющимися за расположение одной и той же женщины. Миранда тоже влюбляется в Адама, который превосходит Чарли во всех отношениях. Нетрудно догадаться, кто в итоге проиграет[200].

Список романов и фильмов, созданных по образцу романа Иэна Макьюэна «Машины как я», бесконечен. Люди создают искусственную жизнь, чтобы она служила им, но их творения вырываются на свободу и пытаются подчинить себе своих создателей или даже уничтожить их – иногда успешно, иногда нет.

Фильм «Бегущий по лезвию» (1982) Ридли Скотта также следует этому нарративу. Репликанты,