Сексуальные отношения. Деконструкция Фрейда - Жан-Люк Нанси

Из всего этого следует, что миф Аристофана – куда более тонкая концепция, чем может показаться на первый взгляд. Для Аристофана существует переходное состояние «эволюции» между нашими сферическими предками и современными людьми. В определенный момент люди были полусферами, которые не могли (сексуально) любить друг друга, поскольку их половые органы были направлены в противоположную сторону – там, где они были (в двух комплектах) до произошедшего Spaltung, – хотя их лица уже были повернуты друг к другу. Они не могли совокупляться, но отчаянно – и в первую очередь комично – пытались это делать. И только когда они начали «вымирать», Зевс, как сказано в «Пире», «пожалев их, придумывает другое устройство: он переставляет вперед срамные их части, которые до того были у них обращены в ту же сторону» ‹…› «установив тем самым оплодотворение женщин мужчинами, для того чтобы при совокуплении мужчины с женщиной рождались дети и продолжался род, а когда мужчина сойдется с мужчиной – достигалось все же удовлетворение от соития».

Этот отрывок представляется фундаментальным – он указывает на то, что для возникновения объектной любви должно произойти что-то, имеющее отношение к операции на гениталиях. Другими словами, любовь неотделима от символической кастрации и ее принятия, то есть от мифологического отказа от сферических/божественных гениталий и абсолютного наслаждения ими. Не забываем, кстати, что последнее является лишь предположением: Аристофан ясно показывает, что на этом этапе сферы уже превратились в импотентные полусферы. Кастрация необходима для того, чтобы установить как сексуальное, так и любовное отношение между двумя человеческими существами.

Миф Аристофана мог бы помочь нам пролить свет на один из базовых пунктов теории сексуации, который обычно недопонимается. Если исходить из нее, порядок Символического ответственен за то, что сексуальных отношений не существует. Это означает, что не существует ни обоюдности, ни симметричности между позициями мужчины и женщины, поскольку символический порядок фундаментально асимметричен. При этом, сексуальных отношений не существует уже на воображаемом уровне: из-за преждевременности рождения и следующей из нее отчуждающей идентификации в образе чужого тела: в отличие от Gestalten животного неупорядоченное воображение человека неспособно обеспечить базовые сексуально-репродуктивные условия для вида.

Добавим, что часто не замечают того, что принятие кастрации, которое представляет собой активное вхождение субъекта в символическое, конституирует структурное условие возможности определенного (репродуктивного) сексуального отношения.

Что происходит после того, как субъект подвергся кастрации? Яркие образы Аристофана крайне полезны для объяснения этого трудного пункта; мы могли бы сказать, что «имеющиеся в наличии» человеческие существа по-прежнему являются полусферами, даже после перемещения гениталий: две полусферы могут совокупляться через их «внутреннюю» центральную точку, но никогда не смогут слиться и стать сферой снова, хотя бы на миг. Сексуальных отношений нет, если мы понимаем их в терминах эфемерного слияния, гармоничной, умиротворяющей встречи двух полов, – но сексуальные отношения есть, если мы понимаем их как асимметричное взаимоналожение или пересечение, которые «производят одно» благодаря иллюзорной вуали – сублимированию воображаемой любви.

Таким образом, любовь предлагает себя в качестве фиктивного объединяющего паллиатива, компенсирующего отсутствие сексуальных отношений.

* * *

Пятая речь принадлежит Агафону; согласно ему, Любовь – наиболее чувственный, прекрасный и юный из всех богов. Как только он родился, между богами прекратилось всякое несогласие. Любовь справедлива, рассудительна, мужественна и мудра – и она пробуждает эти добродетели в людях. Согласно большинству критиков, главная характеристика речи Агафона – ее вязкий стиль, вероятно, следующий риторике Горгия.

Сократ начинает свою речь, вынудив Агафона признать, что тот вообще не понимает ничего из того, что только что сказал. Это опровержение осуществляется в соответствии с сократовским методом – в виде иронических elenchos.

Затем Сократ пересказывает то, что ему поведала о любви жрица Диотима: любовь ни прекрасна, ни уродлива, ни плоха, ни хороша, ни смертна, ни бессмертна, но она «где-то посередине» (metaxu). Любовь – дочь Бедности (Penia) и Способности (Poros). Те, кто любят что-либо прекрасное, желают, чтобы оно принадлежало им навсегда.

Все люди плодотворны и все пытаются (вос)производить. Красота стимулирует порождение, тогда как уродливость препятствует ей. Именно через порождение смертные приобретают некоторую разновидность бессмертия: Любовь – стремление к бессмертию и, следовательно, к воспроизведению. Порождение существует не только в области тел, оно также интересует и души, в которых постоянно обновляются мысли и знание. Плодотворные телом, порождают детей во плоти, тогда как плодотворные душой порождают знания, искусства и законы.

Диотима также прочерчивает восходящую траекторию, которой должен следовать любящий: от него требуется двигаться от любви к красоте единичного тела к красоте, которая проявлена во всех телах, и далее прогрессировать к любви к законам и институциям, науке, пока наконец он не достигнет созерцания красоты как таковой, бессмертной и неизменной.

Обычно эту речь приписывают самому Платону, учитывая то, что она, по-видимому, предполагает его теорию форм; предельный kalon, достигаемый любящим в конце последовательного процесса абстрагирования, избегает любой конкретной определенности и во многом совпадает с формой форм – благом-в-себе.

Я полностью убежден, что речи Агафона и Сократа должны читаться вместе. Они четко дополняют друг друга. Агафон не просто низкопробный софист, он прекрасно понимает, что он делает. Основная цель Платона здесь – намеренное создание противоречий (aporia), вроде «когда любовь есть, любви нет». Трагический поэт Агафон представлен настоящим ироником, если под иронией понимать намеренно спровоцированную дезориентацию. Послание Агафона (вероятно, направленное против его реального любовника Павсания) очевидно: любовь не классифицируема, она никогда не находится на своем месте, любовь – это atopos.

Агафон далек и от того, чтобы служить диалектическим опровержением Сократа, он лишь соглашается с тем, что они говорили на двух разных уровнях, учитывая, что он сам говорил загадками. Сам Сократ признает, что Агафон сказал «kalon logon», то есть прекрасную речь; через натянутый каламбур он также признает, что он был «горгонизирован» – то есть превращен в камень – ее «горгианским» стилем.

Опровержение Сократа, являясь философской речью, сразу же переключается с любви на желание в качестве объекта исследования – а затем раскрывает взаимосвязь желания и нехватки: «желают того, чего сущностно не хватает». Это важный философский вывод, но философия не способна идти дальше: сократовская эпистема как состоятельное, «полностью прозрачное знание» не может достичь Эроса per se.

Сократ, как известно, это тот, кто знает, что не знает, – тем не менее в этом диалоге, так же как и в «Лисии», он более конкретно предъявляет себя как того, кто ничего не знает, кроме «путей любви». Именно потому, что он знает, что такое любовь, он также знает, что его диалектический метод не может полностью ее раскрыть. Даже если Сократ знает, он не может говорить сам о том, что он знает, и он вынужден заставить говорить кого-то еще,