Танцующие с тенью - Дэвид Ричо

не мог ни определить, что это за место (синагога? библиотека?), ни понять, взаправду ли все это и что именно делают эти люди. Однако мне было ясно, что мужчины, покачивавшие головами и гортанно повторявшие молитвы, участвовали в каком-то религиозном ритуале.

И вдруг откуда ни возьмись мне в голову пришла мысль: «Насколько же безвреден иудаизм, а Гитлер все равно хотел его уничтожить». Дальше произошло нечто, чего мне, наверное, полностью никогда не понять и не объяснить. Я ощутил страшный приступ горя, такой, какого не чувствовал прежде ни разу в жизни. Сев на ближайший ко мне стул, я расплакался; я рыдал и даже бился в конвульсиях. Я знал, что бессилен остановить это, и мне пришлось просто позволить всему идти, как оно шло. Странно, но я не чувствовал при этом мучительной грусти; я чувствовал себя наполненным, целым; казалось, что я каким-то непостижимым образом освобождаюсь от горя. Судя по всему, в том священном пространстве я выпустил из себя тень, большую, чем моя собственная, но которую я, возможно, слишком долго пытался в себе нести.

Из меня вытекло столько слез, что я видел, как слезинки падают на землю у моих ног. Мужчины проходили мимо и смотрели на меня, но никто меня не беспокоил и не пытался утешить. Они восприняли мою реакцию совершенно спокойно; они явно много раз видели подобное раньше. Рядом со мной сидел старик, который раздавал (или продавал?) проходившим мимо какую-то зеленую траву, похожую на базилик. Почему-то я воспринял его присутствие как некую защиту. Все это продолжалось довольно долго. Потом я встал и вышел, охваченный благоговением, медленно и смиренно. Я чувствовал себя омытым или каким-то обновленным. Я никогда не пытался разобрать и понять тот свой опыт, чтобы не запятнать его чистоту. Я хочу, чтобы он оставался для меня загадкой до тех пор, пока в свое время не откроется мне сам, спонтанно.

Я не еврей, но мой дед был сиротой, и наши семейные предания позволяют предположить, что он мог быть наполовину евреем. Это никогда не производило на меня особенного впечатления. И все же я всегда был необычно и загадочно чувствителен к проблеме холокоста, крайне резко реагировал на ее детали, о которых всегда старался разузнать и одновременно в ужасе отстранялся от них. Например, однажды вечером я смотрел по телевизору фильм «Нюрнбергский процесс». В одном эпизоде увидел еврейских детей, выстроившихся в шеренгу в концлагере; малыши показывали серийные номера на своих худеньких ручках, очевидно по приказу коменданта, остававшегося за кадром. На одной из девочек было пальто, совсем такое же, как у Кэти, лучшей подружки моего детства в 1940-х годах. И я вдруг, неожиданно для себя, разрыдался. Грусть нахлынула ниоткуда и охватила все мое тело с такой силой, что я свалился с дивана на пол. Мне было больно.

Этим и многими другими способами моя тень говорила со мной не только о холокосте, но и о Вьетнаме, главном источнике боли и протестов моей юности. (Судя по всему, такие личные «источники» сильно влияют на то, как мы раскручиваем свою судьбу, чтобы вернуться в итоге к Источнику с большой буквы.) Приезжая в Мемориал ветеранов Вьетнама в Вашингтоне и стоя у длиннющей стены с именами погибших на той войне, я чувствую такой же приступ скорби, как и в той иерусалимской пещере. И это не прекращается — при столкновении с обоими катаклизмами коллективной тени это случается со мной снова и снова. И я, в сущности, рад столь проникновенному соприкосновению своей жизни с тревожным и незавершенным мраком мира и искренне надеюсь, что эта книга внесет свой вклад в усиление его безмятежности и спокойствия.

(Где-то через неделю после того, как я описал приведенный выше случай с фильмом о Нюрнберге, я, проснувшись утром и думая о фразе «нахлынула ниоткуда», вспомнил стихотворение Ван Чанлина: «Всадник просветления появляется из ниоткуда и скачет в никуда пустоты, но движется он в сторону рассвета».)

КАК РАБОТАЕТ КАРМА

Для нас насилие — древнее зло, которое определяет многие судьбы. Эта земля, славная своей историей, своей красотой, своим искусством, страдает от необоримой жестокости, скрывающейся за олеандрами, платанами и в древних руинах. Она вибрирует в воздухе, насыщенном ароматами цветущего лимона, а ночью поражает спящего Николаса.

Энцо Бьяджи

Эти строки сицилийский писатель и журналист Энцо Бьяджи написал отцу, чьего маленького сына, мирно спавшего на заднем сиденье папиного автомобиля, застрелили бандиты. Люди, о которых мы узнаем в новостях или которые просто живут рядом, демонстрируют нам, как работает карма человечества и нашу роль в ней. Карма означает, что все наши поступки и действия, как позитивные, так и негативные, имеют последствия для нашей жизни и для жизни других людей. Каждый из нас может быть не менее жестоким, чем самый безжалостный и подлый человек, о котором мы когда-либо слышали. Такой жуткой способностью обладаем мы все. Это теневая сторона нашей огромной, бесконечной доброты.

Иногда мы невероятно злонамеренны в своих поступках по отношению к окружающим, часто из-за зависти, мстительности или амбиций. Иногда мы настолько эгоцентричны, что пытаемся получить желаемое любой ценой, пусть даже за счет других людей. Решение удовлетворить потребности собственной жадности или умаслить свой нарциссизм за чужой счет — это суть и основа безнравственности. Но карма — это не просто о том, что ты сделал что-то не так и теперь должен заплатить за это. Любое наказание за зло заложено в самом этом зле[29]. Это объясняется тем, что зло отделяет, откалывает нас от других людей. А поскольку человеческие существа жаждут связи с собратьями больше, чем чего-либо другого, даже больше, чем счастья, такое отчуждение становится самым жестоким наказанием за наши проступки. Возможно, именно поэтому люди готовы рисковать своей жизнью ради других. Это древнее, извечное чувство родства берет верх даже над откровенным нарциссизмом. Это смелость и исцеление, которые всегда были в нас и уже живут в нас. Это то, что заставляет нас бросаться спасать кого-то другого, когда наша собственная жизнь подвергается опасности. «Наша истинная реальность заключается в нашей идентичности и единстве со всей жизнью», — писал Джозеф Кэмпбелл.

В духовном отношении болезненные события, ставшие испытанием для нас, — это форма инициации, посвящения. Благодаря им люди обладают характером и силой, но при этом способны сострадать. Получается, что страдание — это программа духовного взросления и созревания. В этом смысле истинным грехом является бегство от обстоятельств существования, для которых боль — неотъемлемый элемент роста. Именно об этом говорит внутренняя архетипическая истина о необходимости страданий героя. Муки,