Эротика - Лу Андреас-Саломе

и сбросить гений с пьедестала с такой силой захватывает Ницше в этом периоде, потому что мысленно он относит это к гениальности Вагнера; в последнем периоде его деятельности столь же непреодолимым было его стремление говорить в защиту гениальности – на этот раз своей собственной – и окружать ее «северным сиянием» величия. Теперь же всякое, даже истинное величие кажется ему роковым, потому что оно стремится «подавить множество более слабых и хрупких сил и зародышей», между тем как более справедливо и желательно, чтобы жили не только великие натуры, но чтобы и более «слабым и нежным было бы достаточно воздуха и света». «Предпочтение величия – истинный предрассудок. Люди преувеличивают все большое и выдающееся. Крайности обращают на себя слишком много внимания, а между тем преклонение перед ними – признак более низкой культуры» («Человеческое, слишком человеческое»).

Единственно уместным критерием для определения разницы между людьми Ницше теперь признает лишь степень интеллектуального развития; облагораживать людей значит, по его мнению, развивать в них понимание. Даже то, что в этическом отношении признается дурным, оказывается в большинстве случаев результатом умственного недоразвития и грубости. «Многие действия, называемые дурными, в сущности, только глупы… Люди, способные на жестокость, в наше время являются, по сути, людьми прежних культурных ступеней». То, что кажется признаком жестокости и бессердечия, на деле является неспособностью верно определить степень вреда или страданий, причиняемых другим, в силу отсталости недостаточно тонко и многосторонне развитого мозга. Это люди упадка. Но чем развитее человек, тем более смягчается в нем первоначальная сила инстинктов и грубых страстей. «Добрые поступки – не что иное как очищенный вид дурных… Степень рассудительности решает, в какую сторону направится тот или другой человек. В известном отношении можно сказать, что теперь все поступки глупы, ибо теперешняя степень человеческого понимания, наверное, еще будет превзойдена, и тогда сделан будет первый опыт: можно ли моральное человечество превратить в мудрое человечество».

 Позднейшая философия Ницше направлена против этого занижения инстинктивной жизни; напротив, он вознесет на пьедестал того, кто таит в себе полноту страстей и инстинктов, то есть в нынешней его терминологии «дурного» человека. Но в тот период, который мы рассматриваем, он не понимал человеческого достоинства вне доброты и самопожертвования, поскольку только в них сказывается победа над животным прошлым человечества. Все человеческое величие он основывает на смягчении инстинктивного начала; высший человек возникает путем полного отрешения от животного начала, и его можно представить себе лишь отрицательным путем, как «не животного» (Nicht mehr Thier). Он – «рассуждающее и разумное существо» (Uber-Thier), в котором постепенно могут нарождаться новые привычки не-любви, не-ненависти, высшей созерцательности.

Но сверхчеловек (Uber-Mensch) как существо с положительными новыми и высшими качествами казался тогда Ницше чем-то совершенно фантастическим, и одно уже представление о нем было бы в его глазах лучшим доказательством человеческого тщеславия. «Желательным было бы существование более духовных созданий, чем люди, хотя бы для того, чтобы показать глубину комизма людей, которые считают себя целью мироздания и серьезно думают, что лишь мировая миссия достойна их» («Странник и его тень»). «Будущее исходит из прошлого – почему бы в этом вечном законе оказалось исключение? Долой эти сентиментальности!» («Утренняя заря»). Если бы человек мог узнать жизнь вполне, он бы «разочаровался в ценности жизни; если бы ему удалось вместить в себя самосознание всего человечества, он бы проклял существование – ибо человечество не имеет никаких целей, и для человека нет ни опоры, ни утешения, а одно только отчаяние» («Человеческое, слишком человеческое»). Поэтому основной принцип новой жизни таков: «нужно жизнь устроить, имея в виду несомненное, доказанное, а не как прежде – далекое, неопределенное, туманное» («Странник и его тень»). Нужно опять сделаться «добрыми соседями ближайших вещей» и вместо того, чтобы витать в «несвоевременном», следует воплощать в себе высшие идеи собственного времени. Ибо вместо всяких фантастических целей человечество должно иметь перед глазами одну единственную великую цель – познание истины. «Движение к свету да будет твоим последним шагом, ликование познающего – твоим последним звуком». Возможно, что такое преобладание рассудочности уменьшит счастье и жизнеспособность человечества, что оно в известном смысле – признак «вырождения», но здесь с понятием о вырождении связано нечто необычайно высокое и благородное: «может быть, что эта страсть познания приведет человечество к погибели… но разве любовь и смерть не сестры? Мы все предпочитаем погибель человечества его регрессу» («Утренняя заря»). Такой «трагический исход познания» имеет оправдание потому, что нет для познания слишком большой жертвы: «Fiat veritas, pereat vita!»[12] – в этих словах заключен весь тогдашний познавательный идеал Ницше. Еще незадолго до того он с величайшей горечью отвернулся бы от этих слов. И немного лет спустя он так же ожесточенно станет опровергать их. Желание жить, хотя бы ради жизни пришлось пожертвовать познанием – таково будет новое учение, которое Ницше противопоставит той жизненной усталости, которая достигает вершины в понимании бесцельности всего существующего.

Следя за идеями Ницше в этом периоде, мы видим, с каким внутренним насилием над собой он приходит ко все более и более резким выводам и какой борьбы ему это каждый раз стоит. Но именно вследствие контраста, в котором стоит этот путь по отношению к его внутренним потребностям и устремлениям, это познание истины сделалось для него идеалом, приобрело значение высшей, отличной от него самого и превосходящей его силы. Чинимое над собой насилие вызывало в нем восторженное, почти религиозное состояние духа и создавало возможность внутреннего раздвоения, в котором Ницше нуждался; это раздвоение давало возможность познающему смотреть на свою собственную природу, на свои чувства и побуждения как на нечто, стоящее вне его.

История того, как Ницше развивал эти новые идеи и как он потом их оставил, является в значительной степени историей его внутренней жизни, его внутренней борьбы. Картина его душевного мира разворачивается перед нами во всех произведениях этой поры, начиная от стоившего ему многих страданий первенца «Человеческое, слишком человеческое» до проникнутой глубокой радостью книжки «Веселая наука», которая уже отчасти принадлежит к следующему периоду. В этой серии сборников афоризмов он хотел построить «идеал свободного духа», исследующего все области знания и жизни и, главным образом, полноту своих собственных идейных переживаний. Основное настроение, из которого вышла каждая из этих книг, отражается уже в самих заглавиях: заглавия у Ницше никогда не бывают случайными, безразличными или отвлеченными – это всегда символы актуального для него внутреннего настроения. Эмблема его одинокой духовной жизни в конце 70-х годов – «Странник и его тень»(1880): он из воина стал странником,