Хватит выгорать. Как миллениалы стали самым уставшим поколением - Энн Хелен Петерсон

часами развешивают белье, моют посуду, готовят, заполняют бесконечные бумаги для детских дошкольных учреждений: журналы активностей, ежедневные записи о занятиях и питании, подписи на каждом домашнем задании. Японская версия родительства с Pinterest – тщательно продуманный обед, оформленный в определенной тематике.

Согласно одному исследованию правительственных данных, японки, работающие более 49 часов в неделю, по-прежнему еще и выполняют около 25 часов работы по дому. Их мужья в среднем занимаются домом меньше пяти часов. И даже если мужчины хотят чаще помогать с домашними обязанностями, корпоративная культура переработок практически лишает их этой возможности. От работников всех сфер ждут, что они будут регулярно развлекать клиентов и начальство, затмевая американские стандарты[200]. Отказаться от работы, в общем, нельзя, что объясняет, почему в 2018 году только 6 % японцев, работающих в частном секторе, действительно взяли отпуск по уходу за ребенком. Из целого года, доступного работающим отцам, обычный мужчина берет всего пять дней[201]. Как сказала Кумико Немото, профессор социологии Киотского университета, в интервью New York Times: «Очевидно, многим женщинам с работой очень трудно найти мужчину, готового растить ребенка»[202].

И выгорание побеждает: в 2017 году сотрудники четверти японских компаний в месяц работали более восьмидесяти часов сверхурочно, часто бесплатно[203]. Работникам положено 20 дней отпуска в год, но 35 % из них не используют ни одного дня. В Японии даже существует слово для обозначения самоубийств от переутомления – «кароси». Это слово вошло в широкий обиход в 1980-х годах, когда Япония встала на путь мирового господства. Но тогда переутомление также означало пожизненную безопасность: человек посвящал себя работе, которая, в свою очередь, благодарила долгосрочной заботой о нем и его семье. Но все изменилось, кроме продолжительности рабочего дня и корпоративного давления.

В последние годы японское правительство предпринимает усилия, чтобы остановить то, что оно считает кризисом рождаемости и труда, угрожающим будущему всей нации. Оно проводило кампании в поддержку рождаемости и брака, вводило «премиальные пятницы», которые обязывают работодателей разрешать всем работникам уходить в последнюю пятницу месяца в три часа дня без вычета зарплаты, а также предпринимали попытки ограничить обязательную сверхурочную работу без оплаты[204]. В январе 2019 года министр охраны окружающей среды страны попал в заголовки, объявив, что планирует взять отпуск после рождения ребенка: целых две недели, распределенные на три месяца. Но многие японцы по-прежнему скептически относятся к тому, что любые из этих изменений приведут к существенным переменам. Матерям в Японии больше не приходится работать до десяти вечера, только это не значит, что и их мужьям можно так же или что у тех же самых женщин останется возможность повышения по службе или другие преимущества на рабочем месте, если они не смогут доказать свою преданность делу наравне с коллегами-мужчинами.

Япония ждала, пока наступит кризисная ситуация, и только потом решила действовать. Но эти действия не позволяют комплексно решить как проблему культуры выгорания, так и гендерного дисбаланса, который ей сопутствует. Столкнувшись с перспективой вкалывать до изнеможения в одиночку – и добиваться успеха – или вкалывать до изнеможения, при этом поддерживая дом, пока их карьера буксует на каждом повороте, неудивительно, что так много японок отказываются от брака, материнства или от мысли, что женственность требует и того, и другого.

Япония уникальна, скажут люди. У нас такого не будет. Но идеологические терзания и противоречия Японии не сильно выделяются на фоне Соединенных Штатов или любой другой страны. Случай Японии не уникален, но поучителен: это четкий сигнал о том, что, когда общество игнорирует, стимулирует, ценит или иным образом стандартизирует выгорание, оно ставит себя под удар. Возникающий в результате дисбаланс может быть заметен не сразу. Но со временем трещины в самых сокровенных идеологических основах нации – что упорный труд вознаграждается, что лучшие добиваются успеха, что образование первостепенно, что все наладится – разрастаются зияющей пустотой. В Америке мы пытаемся на скорую руку заполнить эти трещины очередной работой: очередными письмами, занятиями для детей, постами в социальных сетях. Мы продолжаем работать до изнеможения, иначе что будет, если мы остановимся?

Но постепенно что-то начало меняться. Может, вы сломались, хотя вряд ли. Может быть, вам надоело постоянно читать посты о «лайфхаках» и захотелось выкинуть телефон в окно. Может, вы поехали в отпуск и ничего не почувствовали. Может, вы поняли, что бессмысленно листали Instagram на светофоре. Может, начали что-то осознавать, пока читали эту книгу. Как бы ни выглядел этот сдвиг, откровение остается неизменным: так быть не должно.

Это невероятно освобождающая мысль: необязательно все должно быть, как нас учили, «так, как есть». Если мы примирились с нынешней реальностью, это не значит, что так и надо. Потому что это правда, которая не теряет своей сути, если другим приходится с ней мириться: мы не должны выбирать между успехом в работе и процветанием как личности. Мы должны прислушиваться к своему организму, когда он всеми известными ему способами говорит, что нужно остановиться. Воспитание детей не должно быть соревнованием. Досуга должно быть больше. Нужно максимально отдалиться от неравенства в домашних обязанностях. Мы не должны так переживать, пугаться, тревожиться по любому поводу.

А если мы откажемся работать до тех пор, пока все мы или планета не умрем? Или начнем отрицать, что заслуживаем дерьмовой зарплаты за значимую работу? Что если мы не позволим работе просочиться в каждую щель нашей жизни? Фондовый рынок не должен быть показателем нашего экономического здоровья. Частный капитал должен быть запрещен или строго регулироваться. Богатые не должны быть такими богатыми, а бедные – бедными. И мы не должны оправдывать ни одну из этих непростительных реальностей во имя старых, испорченных мифов о нашей сущности и принципах, особенно когда их сохранение приносит пользу только тем, кто уже находится у власти.

Нам не нужна анархия как таковая, но нужно признать, насколько мы близки к краху и насколько мы готовы к существенным изменениям. В конце концов, обе тенденции можно легко использовать. Можно провести кривую линию между выгоранием, отчаянием и экзистенциальным кризисом, которые его сопровождают, и белым национализмом, яростным женоненавистничеством в интернете и неофашизмом. Вместо того чтобы определить истинную причину наших эмоциональной и финансовой нестабильности, миллениалы обращали и будут обращать свой взор и вину туда, куда им скажут. На других матерей, на иммигрантов, на людей, отличающихся от нас, или более напуганных, чем мы. Отчаяние толкает людей на решения, которые в данный момент имеют какой-то смысл и обещают какое-то облегчение. И если такие решения непозволительны, это не значит, что они необъяснимы.

Выгорание охватило нынешнюю стадию капитализма.