Мифология машины. История механизмов, которые нас пугают и очаровывают - Даниэль Штрассберг

class="p1">Одно из продуктивных противоречий мысли Маркса заключается в том, что паровая машина, которая отчасти ответственна за угнетение и деградацию рабочих и за отчуждение труда, в то же время служит моделью для утопии неотчужденного труда.

Маркс, вероятно, заимствовал идею отчуждения у Шеллинга, а не у Гегеля. В то время оно еще называлось раздвоением (Entzweiung) и осмыслялось как метафизическая, а не социально-философская категория. Однако «отчуждение» быстро стало руководящим понятием сопротивления против альянса капитализма и естествознания, уничтожающего жизнь во имя науки и прибыли. Фридрих Вильгельм Шеллинг, самый молодой член тюбингенского триумвирата, считал разделение субъекта и объекта, введенное Декартом и закрепленное Кантом, неприемлемым и невыносимым: оно постулирует непреодолимый разрыв (раздвоение) между человеком и миром, между внутренними идеями и внешней реальностью. Требование свободной, самоопределяющейся и полной жизни несовместимо с идеей, что дух, подобно джинну в лампе Аладдина, находится в мире и вместе с тем исключен из него. Мир и представление совпадают, они образуют единство, иначе идея о том, что человеческий дух может формировать и образовывать мир, окажется несостоятельной. Мировая душа – та общая основа, на которой только и могут проступать различия, – исчезла из виду, человечество оказалось в ловушке раздвоенности. В этом не в последнюю очередь виновато механистическое естествознание, поскольку оно недопустимо упрощает картину мира и познает только причинно-следственные связи и функции. Это приводит к тому, что оно всегда рассматривает такие силы, как электричество или магнетизм, лишь с точки зрения деления на положительные и отрицательные и не видит, что это только полюса единой, объединяющей и динамичной силы. Выступая против каузально-механистической науки, Шеллинг, как и Дидро, делает акцент на организации:

То, что в организации есть абсолютная индивидуальность, что ее части возможны только благодаря целому и целое возможно не благодаря своему соединению, а благодаря взаимодействию частей, есть суждение; […] лишь посредством этого отношения и исключительно в нем только и возникает и становится целым всякая целесообразность и соответственность[392].

Структура, части которой собраны вместе таким образом, что движения выполняют определенную функцию, целесообразна. Такая структура может быть адекватно описана механикой. Однако для того, чтобы структура была не только целесообразной, но и организованной или органической, а значит – живой, должны выполняться еще два условия: во-первых, она складывается посредством взаимодействий, а во-вторых, в процессе объединения отдельные части не теряют своей индивидуальности, то есть каждая из них сама по себе также определенным образом организована.

Немеханическая наука об органической жизни выглядит следующим образом:

Если мы, в конце концов, объединяем природу в одно целое, то механизм, т. е. нисходящий ряд причин и действий, и целесообразность, т. е. независимость от механизма, одновременность причин и действий, противостоят друг другу. Благодаря тому, что мы объединяем еще и эти два предела, в нас возникает идея целесообразности целого, природа становится кругом, который возвращается в самого себя, является в себе самом замкнутой системой. Ряд причин и действий полностью прекращается, и возникает взаимное связывание средства и цели[393].

Поразительно: Шеллинг описывает не что иное, как круговой процесс в замкнутой системе – за 27 лет до Карно.

Мы снова отмечаем, что в первой половине XIX века философия, политэкономия, социология, естественные науки, техника и медицина развивались на основе одних и тех же понятий и представлений, которые, по крайней мере частично, обязаны своим возникновением паровой машине.

Итак, в XIX веке господствует миф о паровой машине: мир – это замкнутая система, в которой совершаются преобразования энергии. По Марксу, этот миф можно интерпретировать двумя способами. В условиях капитализма эта модель ведет к отрицанию жизни, так как рабочий предоставляет свою физическую силу и свое жизненное время в качестве объекта обмена. В коммунистической утопии это модель неотчужденной жизни, когда человек находится в прямом обмене с природой и больше не разделен с ней.

Мир, в котором на основе эквивалентности денег, тепла и труда все можно обменять на все, все можно превратить во все, а конкретные качества играют столь же малую роль, как и отдельные индивиды, – это мертвый, античеловеческий мир. Напротив, мир, в котором человек взаимодействует с природой, делает возможным живой, неотчужденный труд.

К заключению: еще об энтропии

Герои антиутопии «О дивный новый мир» Бернард Маркс и Гельмгольц Уотсон – друзья-ученые, критически относящиеся к системе. Назвать ученых, напуганных миром, который они сами создали, именами Маркса и Гельмгольца – это тонкая литературная ирония Олдоса Хаксли[394]. На самом деле, несмотря на диаметрально противоположные оценки, Маркс и Гельмгольц имеют довольно схожее представление о мире: по их мнению, он создан в соответствии с первым законом термодинамики, законом сохранения энергии, и находится в динамическом равновесии.

Все бы хорошо, если бы не энтропия. Мы помним: при превращении тепла в силу всегда теряется энергия; невозможно использовать все тепло для движения. На первый взгляд, это противоречит закону сохранения энергии: как можно одновременно терять и сохранять энергию? Для физика это не представляет трудности, поскольку энергия на самом деле не исчезает, она лишь принимает рассеянную форму. При выработке энергии молекулы переходят из состояния более высокого порядка в состояние более низкого порядка. Этот процесс необратим без притока энергии извне. В конечном счете вся энергия примет рассеянную форму с однородным распределением молекул, так что больше не будет состояния более низкого порядка. Вселенная умрет холодной смертью (или, как ее иногда непонятно называют, теплой смертью). Короче говоря, космос с каждым днем приближается к своему концу[395].

Если из первого закона термодинамики следовало понимание жизни как динамического равновесия, то второй закон термодинамики сделал смерть, или необратимость, главной темой естественных наук. Очевидно, что отсюда берут начало культурный пессимизм, пророчества о конце времен и культы конца света, которыми изобиловала вторая половина XIX века.

Они не просто предрекали закат Европы, они грезили о конце мира, при этом опираясь на научные данные. Жизнь идет прямо к смерти, или, по выражению физика Эрвина Шрёдингера, жизнь – это негэнтропия[396]. Они снисходительно отрицали то, что ученые говорили о миллионах или даже миллиардах лет, а не о нескольких десятилетиях.

Невозможно даже в первом приближении дать полное описание изменений в интеллектуальной истории, которые вызвали паровая машина и термодинамика. Вместо этого мы сосредоточимся на новой научной концепции жизни, сложившейся после того, как стало окончательно ясно, что механика не имеет отношения к жизни. Согласно ей, мир населяют люди и машины – почти на равных правах. Только вместе они образуют работающую систему обмена, называемую жизнью. Это взаимодействие человека