Проклятие ворона - Мила Дуглас

Мила Дуглас

Проклятие ворона

Пролог

Треск дров в огромном каменном очаге был единственным звуком, нарушающим тишину большой гостиной. Пламя отбрасывало танцующие тени на стены, украшенные старыми коврами и охотничьими трофеями. На мягких шкурах и грубых скамьях расположилась семья Вальхёрр. В центре, в низком кресле, похожем на трон, сидела старая Биргитта, бабушка. Ее седые волосы, заплетенные в сложную косу, мерцали в свете огня, а мудрые глаза, цвета весенней листвы, казалось, видели сквозь века. Вокруг нее, поджав ноги, затаив дыхание, сидели внуки.

Рыжеволосая Фрейя с темно-карими глазами примостилась у самых бабушкиных колен. Рядом – ее сестра Лив, с темными, как вороново крыло, волосами и глазами, зелеными, как весенний мох. Мальчишки, близнецы Орм и Торгейр, не могли усидеть спокойно. Орм, чья шевелюра отливала темной медью, а глаза – холодной изумрудной зеленью, переминался с ноги на ногу. Его брат Торгейр, с иссиня-черными волосами и темно-карими, почти черными глазами, наблюдательными как у ворона, старался казаться невозмутимым, но его напряженная поза выдавала интерес.

– Ну что, мои птенцы? – голос Биргитты, низкий и чуть хрипловатый, как шум прибоя о камни, заполнил комнату. – Пора вам услышать историю. Нашу историю. Историю крови и камня, гордыни и льда. Историю нашего острова и нашего рода.

Она поправила плед на коленях и начала, и ее слова, словно дым от очага, закружились в воздухе, рисуя картины давно минувших дней:

– Веками остров Вальхёрр поднимался из седых вод, словно зуб дракона, обточенный штормами. Сильный, гордый, неприступный. И род наш, Вальхёрры, пришедший с материка на заре времен, правил им. Как? С железной волей и холодной яростью в сердце!

Биргитта ударила костяшками пальцев по подлокотнику.

– Сильны были, как сам прилив, что бьется о скалы! Непреклонны, как утесы, на которых стояла их твердыня! Стены крепостей – ярлы возводили! Моря – их драккары бороздили! Слава их – дальше крика чаек летела!

– Как драккары деда в бухте? – прошептал Орм, его зеленые глаза вспыхнули.

– Побольше тех, Орм, побольше и страшнее, – усмехнулась бабушка.

– Но слушайте дальше. Гордыня, детки мои… Гордыня – она как змея коварная. Ползет тихо-тихо, обвивает сердце незаметно, да так, что и не почувствуешь, пока не задушит. И в дни ярла Эйрика Железобрового, предка нашего, случилось непростительное. То ли клятву, данную древним духам скал, нарушили? – Биргитта покачала головой. – То ли святилище осквернили, то место, где свет солнца сливался с тьмой подземной, с дыханием самого Нидхёгга?

– Нидхёгга? – переспросила Лив, ее зеленые глаза расширились. – Того дракона, что грызет корни Мирового Древа?

– Его самого, детка, – кивнула бабушка. – То ли предали доверие тех, кто жил на острове до нас первых, чьи кости… чьи кости и стали его камнями?

Она замолчала, дав тяжелым мыслям осесть.

– Точная вина – песчинкой времени стерлась. Но суть-то жива: Вальхёрры возомнили себя богами! Над островом, над самой его душой!

– Неужели… это было здесь? На нашем острове? – ахнула Фрейя, ее карие глаза впились в бабушку. – Мы же тоже Вальхёрры!

– Да, милая моя, – голос Биргитты стал тише и мрачнее. – Мы – плоть от плоти их. И остров… остров не простил. Ответил. Но не яростью вулкана, нет. Леденящим… леденящим вздохом отвержения. Из самого сердца земли нашей, из трещин в древних скрижалях, просочился Сумрак.

Торгейр нахмурился, его темные глаза стали еще глубже.

– Сумрак? Просто темнота?

– Не просто тьма, мой мальчик! – Биргитта резко подняла руку. – Холодная пустота! Эхо всех страданий, что отвергла сама жизнь! Он вытягивал тепло из очагов… силу – из пашен… радость – из сердец! Люди слабели, как тростинки на ветру. Детки рождались… бледными тенями, едва шевелящимися. Старики уходили в землю с криком… криком неотпущенной души!

Голос ее дрогнул.

– А потом… потом они стали возвращаться. Воины рода Вальхёрров. Но не живые…

– Драугры! – выдохнул Орм, бледнея. – Папа говорил!

– Драугры, – подтвердила бабушка мрачно. – Искаженные тени былой силы и славы. Хрипящие одной лишь болью да голодом… голодом к теплу живых. И стал остров не домом, а тюрьмой. Тюрьмой для своих же детей. Проклятие Вальхёрров – вот имя этому ужасу! Кровь наша, гордыня наша – вот корни Сумрака! Сумрака, что звался черной сутью самого Нидхёгга, грызущего корни Иггдрасиля! Того самого, что грозит мраком и вечным льдом всему Мидгарду, миру людей! Сила, что дала нам власть, обернулась ядом. Ядом, отравляющим все, к чему прикасалась наша кровь. Оно мучило медленно… неотвратимо… превращая жизнь в сплошное ожидание кошмара.

Тишина в комнате стала густой, осязаемой. Даже треск огня казался приглушенным. Лив обхватила себя за плечи.

– Бабушка… а как… как его сняли? Проклятие?

Бабушка Биргитта замолчала, глядя в потрескивающие угли, словно ища в них ответ. Голос ее стал глубже, проникновеннее, полным древней силы и печали:

– Проклятие требовало платы. Не золота, не крови скота. Чего-то большего. Человеческого. Чистого. Такого, что могло бы на миг… на миг заткнуть бездонную пасть Сумрака… или… или разжечь его до пламени, все пожирающего. Века искали выход, детки. Искали отчаянно. И говорят…– она понизила голос до шепота, заставляя внуков придвинуться еще ближе, едва не касаясь ее колен, – говорят, однажды явился знак. Ворон, черный как сама ночь, сильный и яростный. И голубка, чистая как первый снег, но с пламенем солнца внутри. Ворону была дана задача нелегкая – найти ту самую, единственную голубку не здесь, а далеко-далеко, за бурными морями, за лесами, что касаются неба. Только связь их могла что-то изменить. И нашел он ее, ворон-скиталец. Нашел!

Бабушка замолчала, и в наступившей тишине было слышно, как завывает ветер в трубе. Глаза ее стали бездонными.

– Но ох, как нелегко им пришлось, мои птенцы! Не сразу и не просто сошлись пути их. Все было между ними! – Она резко сжала кулак на колене. – И жгучая ненависть, будто ледяные иглы вонзились в сердце ворона при виде ее чистого света. И любовь… Любовь нежданная, могучая, что топит вековые льды в груди и заставляет крылья биться, даже через боль. Свет голубки жег ворона, как раскаленное железо, оставляя невидимые шрамы в его тьме. А его холод и вековая тоска проникали в самое сердце голубки, сковывая ледяными кольцами. Больно им было друг от друга… невыносимо. Но и врозь – хуже смерти, будто часть себя теряли!

Фрейя ахнула, прижав руку к груди. Орм замер, широко раскрыв изумрудные глаза. Лив и Торгейр слушали, не дыша.

– Они боролись, – продолжала