Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

Встаю, иду в ванную, включаю воду. Смотрю в зеркало — лицо бледное, под глазами тени, губы искусаны. Я не узнаю себя. Снимаю свитер, джинсы — на бёдрах красные следы от его пальцев, и я замираю, глядя на них. Вчера это было про любовь, сегодня — про что-то другое. Принимаю душ, вытираюсь и надев халат, иду в спальню.

Сажусь, беру телефон, открываю его контакт снова. Дыхание рвётся, палец замирает над кнопкой вызова. Мне нужно знать. Не потому, что я не люблю его — я люблю, до боли, до слёз, что жгут глаза прямо сейчас. А потому, что я больше не знаю, любит ли он меня так, как раньше. И эта мысль гложет меня изнутри. Я выдыхаю, нажимаю вызов, слушаю гудки.

Они тянутся, бесконечные, как эта тишина, что грызёт меня изнутри. Один, два, пять — он не отвечает. Включается автоответчик. И я кладу трубку, пальцы дрожат, как будто я держала раскалённый уголь.

Перезваниваю — снова гудки, снова тишина, а потом — «Абонент недоступен». Он отключил телефон. Мой муж, который всегда на связи, даже когда в офисе завал, просто взял и вырубил его. Сердце сжимается, дыхание рвётся, и я сижу, глядя на экран, как будто он может мне что-то объяснить.

Пытаюсь себя отвлечь домашними делами, но все тщетно. Когда часы показывают шесть вечера, и я понимаю, что не могу больше ждать. Надо двигаться, иначе я сойду с ума в этих четырёх стенах. Телефон звякает снова — не он, а тренер Максима.

— Анна Сергеевна, здравствуйте, — голос в трубке напряжённый. — Отец Максима не забрал после тренировки. Вы сможете подъехать?

Я замираю, слова застревают в горле. Он всегда забирает сына по вторникам. Или всегда предупреждал, если не сможет.

— Да, конечно, — выдавливаю я, голос чужой, хриплый. — Сейчас буду.

Собираюсь на автомате — ключи, пальто, шарф, ноги сами несут меня к машине. Еду через город, огни мелькают, как в тумане, а в голове крутится: где он? Почему не отвечает? Почему не забрал Максима? Руки стискивают руль, плечи ноют, и я ловлю себя на том, что шепчу: «Только бы с ним всё было в порядке». Но внутри — другое. Не страх за него, а страх перед тем, что я могу узнать.

Максим ждёт у спортзала, волосы растрёпаны, рюкзак болтается на плече. Он улыбается, увидев меня, и я заставляю себя улыбнуться в ответ, хоть внутри всё леденеет.

— Папа забыл? — спрашивает он, садясь в машину.

— У него дела, наверное, — вру я, голос дрожит, но сын не замечает. Болтает про тренировку, а я киваю, не слыша. Дома он уходит в свою комнату, а я остаюсь в кухне, смотрю на часы.

Семь, восемь, десять — его нет. Телефон молчит, как мёртвый. Я варю чай, но не пью, хожу из угла в угол, пальцы теребят браслет, пока кожа под ним не краснеет.

Одиннадцать, полночь — тишина режет уши, и я уже не знаю, чего боюсь больше: что он не вернётся или что вернётся другим…

Дверь хлопает где-то за полночь, я вздрагиваю, сердце падает в желудок. Он входит — плечи опущены, пиджак помят, рубашка расстёгнута на одну пуговицу больше, чем надо. Волосы растрепаны, глаза мутные, красные, как после попойки. От него несёт виски — резким, кислым, и фиг пойми чем ещё.

— Ань, — бормочет он, голос хриплый, шаги неровные. — Я… задержался.

Артем тянется ко мне, но я отступаю, руки скрещиваю на груди, как щит.

— Я заметила, — говорю твёрдо, хоть внутри всё дрожит. — Ты и сына забыл забрать. Ничего не хочешь объяснить?

Он хмурится, трёт лицо рукой, пытается выпрямиться.

— Черт, совсем из головы вылетело. Звездочка, я устал, давай завтра…

— Нет, — перебиваю я, шагаю ближе, смотрю ему в глаза. — Я не отстану, пока ты не расскажешь мне всю правду. Где ты был? С кем? Ты никогда не забывал про сына. Что за веская причина твоего невменоза?

Он замирает, смотрит на меня — долго, тяжело, как будто ищет выход. Но я не отступлю. Этот резкий, чужой взгляд, перепады в настроении, его ложь — всё сложилось, как пазл, и я больше не могу притворяться, что не вижу очевидных вещей.

Глава 9

Артём молчит. Смотрит на меня усталыми, красными глазами, в которых плещется что-то мутное, непроглядное — я вглядываюсь, но не могу разобрать. Ни злость, ни раздражение, ни растерянность. Просто… пустота, как выжженная земля.

Я не отступаю, стою, скрестив руки на груди, жду. Жду, пока он скажет хоть что-то, что объяснит этот холод, что растёт между нами.

— Ань… — он сжимает пальцами переносицу, морщится, как будто голова раскалывается, и голос его — хриплый — звучит устало, почти умоляюще. — Не сейчас, хорошо?

— Нет, не хорошо, — произношу твердо, хоть внутри всё переворачивается. — Ты явился за полночь, пьяный, даже не удосужился предупредить, что не заберёшь Максима. Оставил сына ждать, пока тренер мне позвонит, а я понесусь через весь город за ним. И ты думаешь, я просто промолчу? Закрою глаза и притворюсь, что всё в порядке?

Он вздыхает — тяжёлый, надрывный звук, как будто воздух выдавливают из него силой. Расстёгивает ещё одну пуговицу на рубашке — пальцы дрожат, длинные, сильные, те самые, что держали меня сегодня днём в машине, сжимали мои бёдра слишком грубо, оставляя красные следы. Он проводит рукой по лицу, трёт щетину.

— Работа, — бросает он коротко.

— Работа? — я усмехаюсь, горько, почти задыхаясь от этого слова. Оно повисает между нами, нелепое, фальшивое, как дешёвая ложь. — Правда?

Артем молчит, отводит взгляд — смотрит куда-то в угол, лишь бы только не на меня. Его молчание — как стена, что растёт с каждой секундой, и я чувствую, как сердце бьётся в груди — быстро, неровно.

— Ты хоть понимаешь, что творишь? — я делаю шаг к нему, голос дрожит от напряжения, но я держу его, не даю сорваться. — Ты меня не слышишь? Ты не видишь, что я чувствую? Что я места себе не нахожу, пока ты где-то шатаешься, напиваешься?

Он поднимает глаза — серые, мутные, с усталостью на дне, как у человека, который тонет, но не зовёт на помощь.

— А что ты чувствуешь? — спрашивает