Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

— Я запутался, Ань. Прости, — рычит он, злясь сам на себя. Вскакивает, шагает к окну, кулак бьёт по подоконнику — глухо, зло.

Поднимаюсь неспешно, касаюсь ночника и комната освещается желтым светом. Чувствую, как земля уходит из-под ног, как всё, что было незыблемым рушится. Слёзы подступают к горлу, горячие, солёные, душат меня, голос рвётся:

— Ты… ты клялся, что никогда не обидишь меня, — делаю пару шагов к нему.

Он оборачивается, глаза горят — не любовью, а чем-то тёмным, потерянным. Он шагает ко мне, хватает за плечи, впивается пальцами, и я чувствую его жар, его дрожь.

— Я знаю! — голос его срывается, хриплый, надрывный, и в нём столько злости — не на меня, на себя, на эту тень, что стоит между нами. — Но она — как яд, везде, в моих снах, между нами!

Артем отталкивает меня, не сильно, но я падаю на кровать.

— Потерпи, — рычит он, сжимая кулаки. — Всё пройдёт. Я уверен.

Его слова — как удар в грудь. Потерпи? Он говорит это, будто сам пытается в это поверить, но я вижу — его глаза пустые, слова — как ветер, что разносит пепел. Я знаю правду. Это не пройдёт. Ещё вчера я держала его в руках, чувствовала его тепло, верила, что мы одно целое. А сегодня он смотрит сквозь меня.

— Нет, — мой голос ломается, я встаю с кровати, спина прямая, но внутри всё дрожит. — Ты ведь знал, что я не прощу предательства.

Я смотрю на него холодно. Артем открывает рот, хочет что-то сказать, но я перебиваю:

— Убирайся! — кричу я, и голос рвётся, громкий, чужой, как будто это не я, а кто-то другой кричит изнутри.

Я никогда не кричала на него так, никогда не чувствовала эту ярость, что бьёт изнутри, как молния, жжёт меня, выжигает всё, что было между нами.

Он резко поднимает на меня глаза, и в них — боль, растерянность, что-то чего не было раньше, но я не дрогну. Его зрачки сужаются, и я вижу, как он сжимает челюсть, как губы превращаются в тонкую линию, как что-то внутри него ломается — тихо, беззвучно.

— Аня… — хрипит он, его рука тянется ко мне, но я отступаю.

— Убирайся! — повторяю я, крик режет горло, слёзы текут по щекам, горячие, бесконечные, но я держусь, стою прямо, как будто это всё, что у меня осталось.

Он замирает, смотрит на меня — секунду, две, — и я вижу, как его плечи опускаются, как будто из него вынули стержень. Он не бросает последнего слова, не оправдывается — просто встаёт, тяжело выдыхает, грудь вздрагивает, хватает подушку с кровати. Его тяжелые шаги удаляются к двери, и я слышу, как он выходит в гостиную, как падает на диван с глухим звуком, как ругается сквозь зубы — низко, глухо, как раненый зверь, что прячет боль.

А я остаюсь одна. В пустой, огромной кровати, которая до этого была нашей…

Теперь она холодная, и я сворачиваюсь в комок, обнимаю колени. Слёзы текут, горячие, бесконечные, но я не рыдаю — молчу, потому что кричать нет сил. Засыпаю только под утро, но это не сон — я просто лежу, слушаю, как сердце колотится, неровно, глухо, как в груди медленно разрастается пустота — чёрная, бездонная, как яма, в которую я падаю. Я никогда не чувствовала себя такой одинокой, как этой ночью…

Глава 11 АРТЁМ

Спина ноет от диванной подушки — жёсткой, будто камни под рёбра сунули. Плечи словно налиты свинцом, тяжёлые, как после дня на стройке, но я лежу, не двигаюсь, уставившись в темноту гостиной.

В тишине слышен только шум моего дыхания — тяжёлого, хриплого, как после долгого бега, когда лёгкие горят. Пьяный туман давно выветрился, башка трещит не от виски, а от мыслей, что безостановочно крутятся в ней. Осталась только усталость — мышцы ломит, глаза режет — и это жгучее, липкое чувство вины, что засело в груди.

Я облажался. По всем фронтам. По полной программе.

Забыл про Макса. Забыл, мать его. Как такое вообще возможно?

Я, который всегда всё держал под контролем — работа, семья, расписание, как по часам, железная дисциплина, — просто взял и выпал из реальности. Мой пацан сидел в раздевалке спортзала, ждал меня… А я, козёл, не приехал.

И где я был? Напивался в баре, как последний алкаш, чтобы не думать. Сжимает в груди — больно, до тошноты. Стыд грызёт и я не знаю, как теперь посмотреть сыну в глаза. Как объяснить, что папа — не герой, а тряпка, которая забыла про него из-за своих долбаных проблем.

А ведь день начинался как обычно. До того момента, пока я не увидел в своем кабинете Катю…

Я хотел её — прямо там, на этом столе, до дрожи в руках, до злости, что зубы скрипят. Но я держался. Сказал ей уйти, выгнал, почти рычал, потому что знал — если сорвусь, то всё. Конец.

Гнал к ресторану, как сумасшедший. Думал, увижу Аню и все вернется на круги своя. Встанет на место в моей голове. Но… я смотрел на жену и видел Катю. Затащил её в машину, сорвал с неё джинсы, взял её — жёстко, быстро, как будто так можно было выгнать эту муть из башки. Я хотел заглушить Катю, хотел доказать себе, что люблю Аню. Но когда я закрыл глаза, передо мной была Катя — её губы, её запах, её стон. Не Аня. И от этого мне стало гадко. До тошноты, до омерзения к самому себе.

После я долго сидел в машине, курил одну за одной, а потом зашёл в бар. Первый стакан виски обжёг горло, второй — притупил мысли, третий — я уже не считал.

Напился, как свинья, потому что не мог смотреть на себя в зеркало заднего вида. Потому что знал — я предал Аню, даже если не трогал Катю. Предал её в своей башке, в своих мыслях, в этом грёбаном сексе утром, где я был не с ней. И это убивало меня.

И вот я тут. Лежу на диване, в темноте, с похмельем и виной, что жрёт меня живьём. Аня выгнала меня — кричала, плакала, и я не виню её. Она права.

Я знал, что она не простит,