Измена. Верну тебя, жена - Ира Орлова

Слова звучат нелепо, фальшиво, как будто я в чужой кухне, с чужой женщиной.

Она молчит. Смотрит в одну точку — на подоконник. Будто меня нет. Будто я уже ушёл вчера, когда она кричала «Убирайся». И, может, она права. Может, я уже не здесь — не муж, не отец, а просто тень, что бродит по дому.

— Прости меня, Анют, — говорю я тихо, почти шепчу. — За вчера. За всё.

Глава 12

Стою, как дурак, посреди кухни, слова «прости» висят в воздухе, нелепые, тяжёлые. Тишина давит.

Я жду. Жду хоть чего-то — взгляда, вздоха, шанса. Сердце стучит в горле. Кажется, если она ничего не скажет, я просто исчезну, растаю, распадусь на молекулы.

И вот она поднимает голову. Медленно, будто сквозь вязкий слой боли, усталости, предательства. И её глаза — холодные, острые, как лёд. В них нет жизни, нет любви, только обида, обида, вытоптанная, выжженная — страшная.

— Прости? — голос её режет, хлёсткий, как пощёчина, с такой злостью, что я невольно отступаю. — Ты серьёзно, Артём? Прости за что? За то, что ты забыл про сына? Или за то, что ночью мне в лицо вывалил, что хочешь другую? Это что, теперь так просто забывается и прощается?

Хочу что-то сказать, открыть рот, но она не даёт — её голос набирает силу, дрожит от ярости, и я вижу, как слёзы блестят в её глазах, но она их держит, не даёт им пролиться.

— Ты хоть понимаешь, что ты натворил? — продолжает она, встаёт, резко, стул скрипит по полу, и кружка хлопает о стол, кофе плещется через край. — Ты думаешь, я дура? Думаешь, поверю в твоё “прости” и всё — обратно, в уютную семейную сказку? С сыном, с завтраками, с поцелуями на ночь? Да пошёл ты, Артём. Со всем своим “я не хотел”.

— Ань, послушай, — выдавливаю я, голос хрипит, руки сами тянутся к ней, но она отшатывается, как от огня. — Мне тяжело, понимаешь? Я сам не знаю, что со мной творится. Я запутался, я… я боюсь вас потерять — тебя, Макса. Это как болото, я тону в этом, и не могу выбраться!

Я шагаю к ней. Хочу, чтобы она услышала, чтобы поняла, что это не про неё, а про меня, про эту хрень в моей башке. Но она смотрит на меня, и в её глазах — не жалость, не понимание, а боль, чистая, острая.

— Тяжело тебе? — перебивает она. — А мне, думаешь, легко? Слушать, как ты ночью заявляешь, что хочешь другую? Наблюдать как ты врешь и изворачиваешься. Да ты уже мне изменил. В своей голове, в своих фантазиях, а может, и на деле, я не знаю! И мне плевать, что ты там боишься — ты нас уже предал!

Она кричит, и каждое слово — как удар, и я стою, как пришибленный, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Хочу возразить, сказать, что не было ничего, что я не трогал Катю, что это только в голове, но слова застревают, потому что она права. В голове я был с ней — вчера, в машине, когда закрывал глаза и видел не Аню, а Катю. И от этого тошно, до дрожи в пальцах, до желания разбить что-нибудь, лишь бы заглушить эту правду.

— Ань, я… — начинаю я, но она машет рукой, резко, как отрезает.

— Хватит! — голос её срывается, она отступает к окну, обхватывает себя руками, будто хочет спрятаться. — Мне больно, понимаешь? Больно так, что не дышится. Ты — человек, которому я верила. Любила. Смотрела в глаза и думала: мой. А теперь ты чужой. И хуже всего — я это почувствовала. Заранее. Где-то внутри. И не смогла ничего сделать.

Она отворачивается, смотрит в окно, и я вижу, как её плечи дрожат, как она сжимает локти, как будто держит себя, чтобы не разреветься.

— Уходи, Артём. Просто уходи, — еле слышно, через силу выдыхает она.

А я стою, как столб, и чувствую, как внутри всё рушится. Хочу подойти, обнять её, встряхнуть, сказать, что я ещё могу всё исправить, но вижу её спину — прямую, холодную, чужую — и понимаю: поздно. Она не хочет меня слышать, не хочет верить, и, может, она права. Может, я уже всё сломал — не руками, а мыслями, этим ядом, что я сам в себя впустил.

— Ладно, — бормочу я, голос глухой. — Нам надо остыть. Я… я на работу.

Аня не отвечает, даже не шевелится, и я разворачиваюсь, шаги тяжёлые, как будто ноги свинцом налили. В прихожей хватаю куртку, ботинки, ключи. Руки дрожат, пальцы не слушаются, замок на куртке заедает, и я чуть не вырываю его с мясом. Выхожу, дверь хлопает за мной, тихо, но этот звук — как точка. На улице холодно, ветер режет лицо, но я не чувствую — внутри всё онемело, раздавленное, как будто меня под пресс положили. Иду к машине, сажусь, завожу мотор, а в ушах — «ты нас предал». И я знаю, что Аня права. Не знаю, как это исправить, не знаю, останусь ли я для них хоть кем-то после этого.

Глава 13 АНЯ

Дверь хлопает за ним — тихо, глухо, как выстрел, и я стою у окна, вцепившись в подоконник. Тишина падает на меня, тяжёлая, как мокрый снег, и я чувствую, как всё внутри рвётся — не на куски, медленно, как старая ткань, что трещит по швам.

Артем ушёл. Сказал своё «прости», как будто это слово может заштопать эту дыру, что он выжег во мне ночью, и свалил на работу, оставив меня тут — с этой болью, с этим холодом, с этой пустотой, что гудит в ушах громче, чем его шаги.

Я смотрю в окно — его машина выезжает со двора и я думаю: как же это дико. Как же это всё дико и неправильно. Двенадцать лет я была его женой, его любимой, а теперь он стоит тут и говорит, что хочет другую. Хочет другую, мать его! А я что?

Я должна терпеть? Ждать, пока он «разберётся»? Пока этот яд в его голове выветрится? Нет, это не моя жизнь. Это не я. И от этой мысли всё внутри скручивается, как будто кто-то выжимает