На горизонте – твоя любовь - Нетта Хайд

Заметив, что он наконец-то сваливает с моего пути, я выезжаю. Езжу по городу, считая минуты. Я уверен, что сегодня точно не усну.

Надеюсь, мне удастся с ней поговорить и промолчать, когда она захочет мне что-то рассказать. Надеюсь, она вообще захочет видеть меня после всего, что я ей наговорил.

***

Увидеть Тею, поговорить с ней, разобраться во всем – для меня в приоритете, но до самолета есть еще больше девяти часов. Поэтому что я делаю? Решаю немного «развлечься».

Я выезжаю в то место, где таится намного больше дерьма, чем кто-либо может представить, в том числе и я. Место, которое стало моим наказанием. Место, которое стало «храмом» пыток за непослушание. Все, что важно для отца, находится там. Его тайны, его секреты, которые он прячет под замками.

К сожалению, ему не повезло в одном моменте. Я – его сын, верный слуга, который следовал всем его указаниям. Я знаю чуть больше, чем он может себе представить. И он просчитался в одном моменте: я больше никогда не встану на его сторону, зная, что он сделал с Теей и моей матерью.

Подъезжаю к старому дому, стоящему в одиночестве на краю цивилизации, тому самому, откуда ни один из «провинившихся» не мог выйти своими ногами, и сижу в машине, изучая его.

Старый двухэтажный дом с деревянными дверьми, французскими окнами, которые давно не поддавались мойке; плетеные растения, поднимающиеся из земли прямо к крыше, плотно прилегают к кирпичным стенам здания. Это то место, которое было моим двухнедельным «приютом» в тринадцать лет.

Собравшись с мыслями, я подхожу к двери, которая оказывается открытой.

«Может, не я один решился покончить со всем?»

Бросив взгляд на комнату, которая со стороны выглядит как место преступления: диван с выцветшими пятнами, сломанная техника на потрескавшемся полу, давнишние темные следы на ковре и одинокий торшер, я прохожу дальше. Отворяю комнату, которая находится под сигнализацией, и под громкий писк прохожу внутрь, зная, что меня может вскоре ожидать.

Спустившись по скрипучим ступенькам, я останавливаюсь, мгновенно откидываясь назад на одиннадцать лет, в дни, когда мечтал, чтобы моя жизнь как можно скорее оборвалась.

***

Темная комната, завуалированная мраком, напоминает ужасную тюрьму. Лунный свет пробивается через дыры в заслонке, едва освещая меня, словно последний луч надежды в бездне отчаяния.

Запах плесени впивается в мои легкие, оставляя за собой тяжелое ощущение, как будто я пытаюсь вдохнуть саму тьму, которая меня окружает.

Стены такие влажные и холодные, словно они тоже переживают мою боль, и их мрачная гладь напоминает о том, что эта комната – не просто отчужденное место, а настоящая клетка для запертого зверя.

Я пытаюсь поднять руки, мечтая вырваться, но что-то тяжелое сковывает мои движения; я не могу выбраться из кошмара, который стал моей реальностью. Железные кандалы стягивают мои запястья, их металлический блеск отражает лунный свет, как напоминание о моей беспомощности.

Я пытаюсь в очередной раз, но ничего не выходит. Я опускаю голову вниз, желая помочь себе зубами, но моя слабость становится слишком очевидной, и я не могу этого сделать.

Долгое время я нахожусь в таком положении. Мои руки и ноги отказываются подчиняться мне, а разум блуждает во тьме тисков, пытаясь осознать, что вообще происходит. Зачем я здесь?

Воспоминания о странном клубе, о том, как отец привел меня сюда, сказав, что это прекрасное место – мой временный дом, убежище. Он сказал, что мне станет легче после того, через что я прошел. И, наверное, тогда мне стало… Но сейчас я чувствую лишь гнетущую тяжесть…

«Скоро тебе станет легче…»

Эти слова, произнесенные им, теперь смешиваются с холодом стен и глухим звоном кандалов на моих руках и цепи, которая звенит на моей шее.

Я опускаю взгляд вниз, пытаясь найти хоть что-то, что может помочь мне выбраться отсюда, но не вижу ничего. Я вглядываюсь в приоткрытую дверь, сквозь которую пробивается лишь темнота, и не вижу ничего, кроме бессмысленного ожидания.

– Папа, – слышится мой осипший голос. Я зову человека, который, возможно, когда-то любил меня. – Папа, я хочу домой. Мне здесь плохо. Забери меня отсюда, я больше не буду так себя вести.

Каждое слово звучит как крик о помощи, каждый слог наполнен отчаянием, но в качестве ответа выступает лишь зловещая тишина, которая давит на меня, словно камень.

Тишина, лишенная любого намека на присутствие здесь людей.

Так я провожу время до самого утра. Запястья ужасно ноют, шея затекает от тяжести, нависшей на ней, глаза закрываются, и я уже не понимаю, где сон, а где реальность.

Не знаю, каким образом мне удается уснуть. Но просыпаюсь я от настойчивых ударов по ногам, словно кто-то усердно пинает меня, желая как можно скорее привести в чувство.

Следом за ударами на мою голову льется что-то холодное, ледяное – вода, возвращающая меня из безмятежности в суровую жизнь, которая досталась мне. Помахав головой, я кое-как нахожу в себе силы повернуться к человеку, который делает это.

Он стоит передо мной в черной одежде и вычищенных туфлях, на которые, кажется, даже пыль боится осесть. Поднимая взгляд выше, я понимаю, что это не слендермен из фильмов ужасов, а тот самый человек, которого я считал самым близким и родным. Передо мной стоит мой отец – Джеймс Каттанео.

Присев на корточки, он складывает руки на бедрах и смотрит на меня с презрением.

– Доброе утро, щенок, – говорит он, плюнув на пол. – Как прошла ночка? Не сильно замерз? Не переживай, скоро станет теплее. Ненадолго, правда.

Я смотрю на него с недоумением. Я поражен, каким разным может быть один человек и насколько ошибочным может быть впечатление о нем. Одна личность проявляет ко мне специфическую любовь, выделяя меня на фоне Мэддокса и Тео. Вторая личность жуткая, ужасная, от которой тянет проблеваться.

Всего день назад, на мой день рождения, он заставил неизвестную мне женщину доставить мне удовольствие. Она шепнула мне, чтобы я молчал и не двигался, иначе будет плохо обоим, а затем расстегнула ширинку на брюках, достала член и делала такое, что непозволительно делать с мальчиком моего возраста. Это было отвратительно. Я не смог справиться с этим.

Она поклонялась мне как божеству, говорила о том, какой я прекрасный,