Поймать солнце - Дженнифер Хартманн

Она едва ли была у меня. У меня почти не было шанса любить ее.

Та дождливая ночь на поляне не станет нашей лебединой песней. Я отказываюсь отпускать ее, не попрощавшись по-настоящему, не обняв ее еще хоть раз, не поцеловав в последний раз, черт возьми.

Нет, нет, нет.

— Элла! — кричу я, мое сердце колотится в такт шагам, дыхательные пути сужаются, когда кислород пытается заполнить мои легкие. Я пытаюсь добраться до своей чертовой девушки, пока она не потеряна навсегда. — Солнышко!

Фургон уносится все дальше вперед, двигаясь все быстрее, оставляя меня позади.

Кажется, что моя грудь вот-вот разорвется, силы покидают меня.

Я не могу ее догнать.

Она слишком далеко.

Она уезжает.

С задыхающимся воем мои ноги наконец-то замирают, и я падаю на колени в гравий, вдыхая и выдыхая, каждый вдох без нее — вдох без цели.

Я смотрю на простор пыльной, пустынной дороги, а фургон становится все меньше и меньше.

Я кричу, воплю, рычу в своей агонии на солнце, горе льется из моих глаз и струится по щекам.

Встаю на ноги, разрываясь на части и умирая внутри, пинаю груду камней и сжимаю в кулак свои волосы.

А потом…

Замираю.

Я моргаю, дыхание застревает в горле.

Вспыхивают красные тормозные огни. Фургон резко останавливается.

Я снова задыхаюсь, на этот раз от неверия. Сердце бешено колотится, а ноги начинают двигаться. Медленная, осторожная пробежка переходит в стремительный бег, когда я вижу, как Элла выскакивает со стороны водителя, глядя на меня с расстояния в несколько ярдов.

Дверь распахнута.

Она вскрикивает.

И бежит.

Бежит ко мне, слегка прихрамывая, и я бросаюсь вперед с новой силой, адреналин бурлит в моей крови, надежда теплится в груди.

— Элла!

— Макс, — задыхается она, пространство между нами сокращается. Расстояние сокращается.

— Элла.

Мы встречаемся, и она бросается ко мне, обвивая ноги вокруг моей талии, а я падаю на колени, крепко обнимая ее.

— Макс… Макс, — рыдает она у меня на шее, обеими руками вцепившись в мои волосы. — Мне жаль.

Я целую каждый дюйм ее залитого слезами лица, плача вместе с ней.

— Боже, Солнышко. Я думал, что больше не увижу тебя.

— Я… я не смогла… Я видела, как ты бежал, и… подумала о том дне, когда отец увез меня. Я не могла оставить тебя, не попрощавшись. Только не снова. — Моя шея заглушает прерывистый, скорбный плач, когда она дрожит в моих объятиях.

— Элла… я не могу принять эти деньги, — выдавливаю я из себя, крепко сжимая ее. — Я не могу. Это слишком много. Не смей оставлять меня с этим.

— Возьми их, — плачет она. — Пожалуйста.

— Нет… деньги — ничто без тебя. Моя жизнь — ничто без тебя.

Она качает головой.

— Ты нужен своему отцу, Макс. Вы нужны друг другу.

— Ты нужна мне.

Мы плачем вместе посреди дороги, оба в руинах.

Прижавшись губами к моему воротнику и обхватив меня руками, она прерывисто выдыхает:

— Ты мне тоже нужен. Ты всегда будешь мне нужен, но… я не могу остаться.

Боль.

Острая, неистовая боль обрушивается на меня.

Опустошение соперничает с осознанием, и оба они проникают в меня, пока я сжимаю ее, чувствуя, как ее мягкие волосы просачиваются сквозь мои пальцы.

— Солнышко…

— Я не могу, Макс, — всхлипывает она. — Я не могу остаться. Я должна уйти. Даже если это больно, очень больно, я должна это сделать. Мне нужно понять, кто я за пределами этого города. За пределами всей этой трагедии.

Я думаю обо всем, через что она прошла. Какой разбитой она была. Какой потерянной.

Думаю о ее мечтах, о ее драгоценных, выстраданных мечтах, которые она заслуживает осуществить.

Лошадиная ферма в Мичигане. Звездное небо, сияющее над ней. Тихая, простая жизнь в своем фургоне с любимыми книгами. С ветром в волосах, когда она скачет на своей любимой лошади.

Спокойная жизнь.

Жизнь вдали от всей этой боли, от всех этих печальных напоминаний.

Она не может остаться.

А я не могу уйти.

Я позволяю слезам стекать по моим щекам и капать на ее волосы.

— Я понимаю, Солнечная девочка. Я все понимаю, — выдавливаю я слова, отстраняясь и прижимаясь губами к ее лбу, в то время как мое сердце сжимается где-то между ребер. — Я знаю, что это то, что тебе нужно, — говорю я ей с сокрушительным поражением. — Мне просто нужно было поймать тебя в последний раз.

Ее лицо искажается, щеки раскраснелись и стали мокрыми, все ее тело безудержно дрожит.

— Прости меня, Макс. Мне так жаль. Я просто… Это слишком. Мне нужно время… время… чтобы исцелиться…

Я притягиваю ее к себе, глажу по волосам.

— Черт, — бормочу я ей в висок, прижимая ее к себе еще крепче. — Я знаю.

Я знаю. Я, блядь, знаю.

Это чертовски больно, но я знаю, что это правильно. Я знаю, что это то, что ей нужно, и я никогда не встану на пути ее стремления к покою.

К свету.

Даже если этот свет — не я.

— Смени номер, — выдавливаю я из себя, каждое слово как кинжал вонзается в мои внутренности. — Я умоляю тебя. Смени свой номер и удали мой, потому что, клянусь, я буду звонить тебе в минуты слабости.

Элла кивает, всхлипывая в моих объятиях.

— Не позволяй никому говорить мне, где ты. Заставь их пообещать тебе. Я приду за тобой, Элла. Клянусь Богом, я приду за тобой и никогда тебя не отпущу.

— Хорошо, — плачет она. — Хорошо.

— Я так тебя люблю.

— Я тоже люблю тебя, — прерывисто шепчет она. — Я люблю тебя, Макс.

Это первый раз, когда она произносит эти слова вслух.

И произносит их на прощание.

Каждая частичка меня вянет и увядает, как засохшая роза под палящим солнцем. Я разрушаюсь, лепестки опадают, уносимые ветром.

— Уходи, — с трудом выдыхаю я, отстраняясь. — Уходи, Солнышко.

— Макс. — Она прижимает меня крепче, целуя мою шею, щеку, волосы.

— Пожалуйста, — умоляю я. — Живи хорошей жизнью, Элла. Самой лучшей жизнью. Знакомься с новыми людьми, учись пускать «блинчики», наблюдай каждый восход и каждый закат. Найди мост и бросай палочки в ручей. Танцуй. Танцуй, независимо от того, кто смотрит. Читай как можно больше книг, составляй списки, пей «Доктор Пеппер» и катайся на лошадях до тех пор, пока не сможешь перевести дух. — Я беру ее лицо в ладони и в последний раз целую в губы. — И думай обо мне. Возьми меня с собой куда бы не пошла, — умоляю я, боль пожирает меня заживо. — Не отпускай меня, Солнышко. Никогда