Правило Диксон - Эль Кеннеди

свистит. На улице зябко, и я поглубже засовываю руки в передний карман худи. Я не взял ни перчатки, ни пальто – выбежал с катка, схватив ключи и телефон, все бросил как идиот.

Оглядываясь по сторонам, я вхожу в фойе и тут же вижу знакомое лицо. Разделяющее нас с мамой расстояние я преодолеваю в несколько шагов.

– Какого черта? Я тебе три часа звонил.

– Прости, разговаривала с врачами твоего отца.

– О чем? Что происходит?

Я замечаю, что мамино лицо прорезали глубокие морщины, особенно заметные около рта, вокруг глаз. Она кажется такой… старой. Изнуренной. Я прокручиваю в голове последние несколько месяцев – все родительские споры, все напряженные моменты, свидетелем которых я становился. Теперь я внимательно рассматриваю материнское лицо, и озарение сбивает с ног подобно взрывной волне. Не было никакой аварии.

– Он болен, да? – безжизненным голосом спрашиваю я.

– Да.

– Что у него? Чем он болеет?

Мама кусает губы.

– Мама! – я повышаю голос, и она вздрагивает. Я делаю глубокий вдох, сжимаю переносицу – надо успокоиться. – Извини. Я не хотел огрызаться. – Голос у меня дрожит. – Просто скажи, что у него? А хотя знаешь что? Забудь. Просто отведи меня к нему. Где он?

Я поворачиваюсь к лифту, но мама хватает меня за руку и тянет назад.

– Пока нельзя, – тихо говорит она. – Тебя надо подготовить.

– Подготовить? – Страх тоже сбивает с ног, и прямо сейчас он в тысячу раз мощнее хоккеиста, налетевшего на меня во время матча. Синяк у меня на плече – безделица. Булавочный укол по сравнению с чистой агонией, которая завладела мной после маминых слов. – Насколько все плохо?

– Плохо.

Мама проводит меня по коридору и усаживает на свободную скамейку. Берет меня за руку, и пальцы у нее просто ледяные.

– У него рак поджелудочной железы.

Я пялюсь на нее, не мигая, не до конца понимая, о чем она.

– Что? Как? – я не в силах сдержать сарказм. – Нельзя просто так взять и свалиться с приступом рака поджелудочной… – От ужаса у меня перехватывает дыхание. Я все понял. – И давно вы знаете?

– Шесть месяцев.

Меня нелегко напугать, так что охватившие меня чувства мне в новинку. Это не просто страх. Это ужас. Агония, какой я прежде не испытывал. И ярость. Именно с яростью я поворачиваюсь к матери.

– Шесть месяцев? – я сбрасываю ее руку. Ее слова в голове не укладываются. Да как она могла так со мной поступить? – Ты обо всем знала шесть месяцев и ни слова не сказала?

– Так решил папа. – Голос у нее усталый. Расстроенный. – Он не хотел, чтобы вы с сестрой знали.

Я спохватываюсь.

– А где Мэри-Энн?

– Наверху, в приемной, вместе с вашей тетей.

– Она с ним виделась? Она знает, что происходит?

– Да. Мы рассказали ей сегодня утром, когда пришлось везти его в больницу.

Я до крови закусываю щеки, и на языке появляется вкус меди.

– Почему его повезли в больницу? Ему операция нужна?

Мама качает головой.

– Опухоль неоперабельная.

Я сглатываю.

– Ладно. Так что, химиотерапия? Радиация?

– Это неизлечимо.

Я хмурюсь.

– Он что, умирает?

– Да.

– Так какого х… – В нашу сторону резко поворачиваются несколько человек, и я замолкаю. Мимо проходит медсестра в зеленой форме и окидывает меня мрачным взглядом.

Закрыв лицо руками, я едва сдерживаю рвущийся изнутри крик. Когда же я поднимаю голову и смотрю на маму, мне приходит в голову мысль, что я совершенно беспомощен.

– Какого черта вообще происходит? – разбито спрашиваю я.

Мама тихо рассказывает обо всем, с чем им с папой пришлось столкнуться в последние шесть месяцев. Началось все с небольшого вздутия, потом появились боли в животе, рези ни с того ни с сего. У него пропал аппетит, но они решили, что это тоже из-за боли. А раз он стал меньше есть и пить, начал худеть. Господи, я-то думал он качается, физическими нагрузками занялся. В последние несколько лет папа себя подзапустил – он столько работал, что ходить в спортзал и играть со мной в гольф было некогда.

А я-то думал, что папа прекрасно выглядит, я поздравил его с потерей веса.

Господи Иисусе.

Осознав собственную тупость, я истерически смеюсь. Мама окидывает меня суровым взглядом.

– Я такой идиот! – смех все не прекращается. – Думал, он худеет, потому что занялся своей фигурой. А он умирает от сраного рака.

Умирает.

Это слово заполоняет мои мысли. Пульсирует, как удары барабана. Умирает, умирает, умирает. Мой папа умирает.

Мама все еще говорит. Рассказывает, как папа поехал провериться, когда боль не прошла. Как врачи взяли несколько анализов, а потом раз – сюрприз! Рак поджелудочной железы, четвертая стадия. С метастазами. И распространился далеко за пределы поджелудочной.

– Так что нам делать? – хрипло спрашиваю я. – Что мы вообще можем сделать?

– Единственное, на что мы способны, – регулировать симптомы. – Мама снова берет меня за руку. Пальцы у нас ужасно холодные. Мы с ней как два слипшихся кубика льда. – Милый, речь идет об уходе в последние отведенные ему дни. Мы даже не успеем переоборудовать дом в хоспис, так что он останется здесь до… – она осекается.

– Хоспис? – сдавленно повторяю я, не в силах сдержать стон. – Серьезно, что ли?

Она кивает.

Почему все это происходит? И почему именно с ним? Я не знаю человека добрее папы. Он всегда в первую очередь заботится о других. О детях. О жене. О сотрудниках. Даже о незнакомцах, которых встречает на улице.

Гребаный рак. Гребаная болезнь, которая пытается украсть у меня папу. Я отказываюсь верить, что ничего нельзя сделать.

– Должен же быть какой-то способ, – говорю я.

– Никаких вариантов. Рак проник в органы. Распространился по всему телу, – она рвано выдыхает. – Онколог говорит, ему осталось несколько дней.

Я так ошеломлен, что не могу отвести от мамы взгляда, а внутри снова закипает гнев.

– И почему же, черт возьми, ты ничего не сказала нам раньше?

– Потому что он не хотел, – настаивает она. – Он не хотел, чтобы его дети знали, что он умирает. Не хотел, чтобы вы стали иначе к нему относиться. Он не…

– Нет, я услышал достаточно, – я резко встаю. – Я хочу повидаться с отцом.

Глава пятидесятая

Шейн

Несчастья

Мама ведет меня вверх по лестнице, в отделение онкологии. Мы останавливаемся в приемной, и я мельком вижу сестру. Мэри-Энн бросается ко мне и сжимает в объятиях. Она не плачет, но вид у нее ужасно напуганный. Запрокинув голову, она смотрит на меня и говорит:

– Папочка скоро умрет.

И в этот момент