Запретная королева - Анна О'Брайен

указанию Оуэна Тюдора подал к столу, – исключительно для меня. Кубок подогретого вина со специями, который Гилье принесла мне морозным утром, когда оконные стекла покрылись изморозью. Интересно, Генрих и Эдмунд хоть раз обратили внимание на то, чем я питаюсь? Задумывались ли они над тем, что мне нравится, а что нет? А вот Оуэн знал, что я очень люблю сладкое.

И не только. Накануне вечером на моей лютне лопнула струна, а к утру инструмент был уже починен и мастерски настроен, хотя я даже не успела об этом попросить. Сделал бы Генрих для меня что-либо подобное? Думаю, он просто купил бы мне новую лютню. А Эдмунд и вовсе ничего бы не заметил. Когда в комнатах моих придворных дам случилось нашествие мышей, я получила в подарок полосатого котенка. Грызунам его появление, правда, ничем не грозило, однако веселые проделки этого милого зверька забавляли и веселили всех нас. Я, конечно же, знала, кто нам его подарил.

Ничего неподобающего. Ничего такого, что могло бы вызвать пересуды и привлечь к себе подозрительные взгляды. Например, со стороны Беатрис, которая, заметив однажды утром, что в моей гостиной появилась полная корзина ароматных поленьев из яблони, как бы невзначай заметила:

– Господин Оуэн стал в последнее время что-то очень внимателен.

– Что, больше обычного? – с невинным видом, беззаботно спросила я.

– Думаю, да, – ответила она, подозрительно прищурив глаза.

А его знаки внимания между тем продолжались. Едва распустившаяся роза, чудом сохранившаяся на холоде. Где он нашел ее в январе? Изящный колпачок для моего нового ловчего кречета, отделанный кожей и украшенный сверху очаровательным хохолком из перьев. Я точно знала, чьи ловкие пальцы сшили это чудо. А в качестве новогоднего подарка кто-то, пожелавший остаться неизвестным, без каких-либо объяснений оставил на моей скамеечке для молитв распятье, с поразительной точностью вырезанное из все той же яблони, тщательно отполированное и блестящее.

А что же я дарила Оуэну? Я понимала, что лишена свободы делать подарки открыто, и не могла бы подобно ему замаскировать свою заботу под выполнением хозяйственных обязанностей, но старинная традиция поощрять слуг на Двенадцатую ночь дала мне желаемую возможность. Я преподнесла Оуэну дорогой отрез дамаска синего цвета, – темного и насыщенного, – из которого должна была получиться замечательная туника. Я уже представляла, как она ему пойдет, – он будет отлично в ней выглядеть.

Оуэн учтиво поблагодарил меня. В ответ я с улыбкой также поблагодарила его за службу мне и всем моим людям. На короткое мгновение наши взгляды встретились, а затем Оуэн еще раз почтительно поклонился и отошел в сторону, давая возможность другим домочадцам подойти ко мне.

Щеки мои пылали. Неужели присутствующие не заметили напряжения жгучей страсти, из-за которой воздух между нами, казалось, искрился? Нет, кое-кто заметил. Это была Беатрис.

– Надеюсь, вы знаете, что делаете, миледи, – холодно обронила она, бросив на меня острый взгляд.

О да, я знала. И не могла дождаться, когда после долгих недель вынужденной сдержанности дело сдвинется с места.

– Когда я наконец смогу побыть с вами?

Это был вопрос, который я давно мечтала услышать от Оуэна.

– Приходите в мою комнату, – ответила я. – Между вечерней молитвой и ночным богослужением.

Стоял январь, унылый и холодный, и мой двор перешел на зимний режим выживания; мы постоянно грелись, с трудом вынося промозглую мглу: когда мы просыпались поутру, было еще темно, а к ужину солнце снова пряталось. Но кровь мою горячила мысль о том, что вот-вот произойдет консумация нашей любви. Я хотела Оуэна, потому что пылала всепоглощающей страстью, которую не могла выразить словами. И знала лишь одно: я люблю его, а он меня.

Но сперва мне необходимо было довериться Гилье. В ответ она лишь кивнула, как будто заранее знала, что иначе поступить я не могла; открыв Оуэну дверь, она осторожно затворила ее за собой и, уходя, даже не глянула в нашу сторону.

– Я позабочусь, чтобы вас не беспокоили, миледи, – пообещала Гилье напоследок.

Было заметно, что она меня не осуждает.

И вот Оуэн Тюдор стоял передо мной в мерцающем свете многочисленных свечей, потому как – вероятно, из-за трепетного страха, испытанного в прошлый раз, – теперь я осветила комнату, словно для религиозного обряда. Одетый во все темное, с черными волосами, мягко блестевшими подобно дамаску, который я ему подарила, с сосредоточенным выражением на красивом лице, он своим присутствием, казалось, заполнил всю мою спальню и меня саму. Но все-таки не до конца. Я знала, что буду делать.

– Вы не сбежите от меня? – тихо спросил Оуэн, не отходя от дверей, как будто предоставляя мне время для отступления.

– Не в этот раз. – От волнения у меня перехватило дыхание и мой голос прозвучал немного с хрипотцой.

Оуэн приподнял подбородок:

– Мне нечего вам дать, кроме того, что вы видите перед собой.

– Этого достаточно.

Мы медленно прошлись по моей комнате, по очереди гася свечи, словно это была его последняя обязанность в качестве моего слуги; оставили лишь одну у ложа, дрожащее пламя которой отбрасывало движущиеся тени на цветочный узор, вышитый на моем домашнем халате. Отдернув занавески балдахина над кроватью, Оуэн протянул мне руку.

– Миледи?

В этом движении чувствовался намек на последний вопрос, все еще оставлявший мне свободу выбора.

Я не двигалась. Потому что пока не могла сделать последний шаг.

– Я должна признаться вам, что не знаю… – Я судорожно сглотнула и попробовала заново. – Все дело в том, что… – Я безнадежно подняла руки в жесте отчаяния. – Я понятия не имею, как заниматься любовью с мужчиной. И что я должна делать, чтобы быть желанной для него в постели…

Во взгляде Оуэна не было жалости. Он сделал шаг ко мне и приложил палец к моим губам.

– Это не имеет значения. Я все вам покажу. Я поведу вас, а вы будете следовать за мной, если захотите.

Так я и сделала: позволила ему доминировать, а сама пошла за ним по пути наслаждения, которое мне и не снилось. И не важно, что реакция моя была порой неловкой, неискушенной. Даже если Оуэн заметил мое невежество – какая разница? Под ласками этих ладоней я ожила и сделала для себя открытие; состояло оно в том, что физическая связь между мужчиной и женщиной может быть чем-то гораздо бóльшим, нежели исполнение супружеского долга. Это может быть чем-то пылко желаемым и поразительно приятным. Это может быть ослепительным, может вспыхивать огнем вожделения, угасающим по мере его удовлетворения, но затем разгораться с новой силой от искры страсти. Это может быть бессловесной связью благодаря совместному смеху или интимным ласкам, уносившим