Отпускай - Ольга Сурмина

— А кто не хочет ласки, скажи? — Нейт прикрыл глаза. — Объективно мои действия заслуживали, хотя бы, благодарности, так мне казалось. Но если с этим ты наотрез отказываешься их принимать, то… к черту благодарность. Я просто хочу тебя провожать, встречать, завязывать тебе шнурки. Готовить еду. Делать массаж. — Казалось, мужчина напрягался всем телом, когда говорил это. — Просто… превосходное чувство. Я бы хотел прожить так жизнь. Ты же понимаешь, о чем я, да?

Она чувствовала, как вздрагивали пальцы на руках, как сердце билось где-то в глотке.

— Не знаю. Ты же устаешь. Как можно получать удовольствие в процессе опеки над кем-то?

— Ну. — Штайнер пожал плечами. — Сложно объяснить, мне просто нравится. Заботиться и видеть реакцию человека на это. Результат своей заботы… довольный вид, сытость, счастье, расслабление. Вижу это и чувствую, что человеку со мной хорошо.

— «Хорошо» не складывается из одной только еды и… материальных благ. — Эмма с грустью посмотрела в пол. — «Хорошо» — это нечто неосязаемое. Когда… тот, с кем имеешь дело… мягкий, понимающий, добрый. Любящий.

— Это тоже часть заботы. А еще я, в целом, не соглашусь. Когда дома нет еды, а вокруг грязь и разруха, каким бы человек не был распрекрасным, с ним не будет хорошо.

— А как же я? — Фастер грустно улыбнулась. — Получается, раз я не могу поддерживать идеальную чистоту, со мной не может быть хорошо?

— Ну вот зачем ты выворачиваешь все наизнанку? — Нейт прищурился. — Мне с тобой хорошо. Лучше, чем с кем-либо, я тебя люблю. С ответственной хозяйкой я, наверно, подрался бы через пару дней. — Он усмехнулся, а Эмма сконфузилась. Такая себе шутка. — Потому что мы бы не поделили, кто за что отвечает, была бы молчаливая борьба за «лучший участок» и междоусобная критика. Нет, если ты захочешь готовить, или вроде того, то ладно… но я все равно буду о тебе заботиться. Меня это, в каком-то роде, возбуждает. Люблю гладить тебя по спине, делать массаж. — Взгляд вновь становился тяжелым. — Сделать тебе массаж, любимая?

— Нет, не нужно, спасибо. — Она понуро опустила голову.

— Тогда давай, хотя бы, помогу тебе расчесаться. Ты слегка растрепалась из-за всей этой беготни по дому.

— Все с моими волосами нормально. — Фастер покосилась в сторону, невольно глядя на полку с обувью.

— А я знаю. — Улыбка вновь становилась странной.

— Пойду прилягу, сил нет. — Девушка опустила глаза. — Прошу, не закатывай больше сцен ревности, или вроде того. Это просто невыносимо.

Он промолчал. Но явно хотел сказать что-то вроде: «не могу обещать».

* * *

Темный коридор больницы в ночи выглядит жутко. Электрические лампы трещат, и в мертвой тишине этот треск звучит как рев, слишком громко. Гротескно. Ощущается малейший шаг и стук. Малейшее колебание воздуха.

Раньше Фастер казалось, что она не боялась больниц. Однако сейчас, почему-то, ежилась, враждебно глядя по сторонам. Почему враждебно, девушка сама не могла объяснить, ведь в белые халаты облачаются не линчеватели, а врачи. Те, кто лечат людей, ставят на ноги, а не воспринимают их как кукол для препарирования, познания работы сложного человеческого организма.

В каком-то роде Эмма сама была куклой. Её долгое время носили на руках, сажали, поднимали, кормили и поили. Не так давно кукла научилась двигаться самостоятельно, но ей, как никому была знакома эта роль. Должно быть, как-то так чувствуют себя люди, навсегда прикованные болезнью к постели. Как куклы, ощущая лишь стыд, горе, печаль, и чужую власть.

Она облегченно улыбнулась, когда увидела впереди знакомый силуэт физиотерапевта. Он куда-то шел, быстро удалялся, и полы халата привычно развивались на ходу.

— Доктор Даглас! — Фастер подняла руку, помахав, и мужчина тут же остановился.

— Эмма, добрый вечер. — Лицо исказила пластмассовая, фальшивая улыбка. — Вы как-то поздно сегодня.

— Сама не понимаю, почему. — Честно призналась та, пока врач медленно подходил к ней. В белом свете его черты казались ей восковыми.

— Не переживайте, вы тут всегда вовремя. — Он протянул пациентке ладонь для рукопожатия. Отчего-то она была непривычно бледной, с какими-то синими, мертвыми ногтями.

Фастер заметно напряглась, но, все же, пожала её. Холодная, словно побывала в холодильнике. Словно…

В тот же момент мужчина с ухмылкой отвел руку в сторону, оставив девушку пожимать… чью-то ладонь, которую он все это время придерживал за запястье в рукаве халата. Вытянул перед собой руки в белых латексных перчатках, и мерзко рассмеялся:

— Сюрприз!

Потемнело в глазах, по спине пополз холодок. Фастер шарахнулась, чужая часть тела со странным звуком упала на пол. В тот же момент раздался резкий, оглушительный крик.

С этим криком Эмма раскрыла глаза, и тут же вскочила с кровати. По виску ползли капли пота, сердце лихорадочно стучало в грудной клетке. Чуть дрожали пальцы. Она в панике осматривала свою швейную, свой небольшой диванчик и слегка раскачивающиеся в ночи шторы. Просто сон. Кошмар.

Скрипнула дверь, и Фастер вновь вздрогнула, нервно обернувшись. На входе стоял встревоженный, знакомый силуэт.

— Что случилось? Ты кричала?

— Все нормально, просто кошмар приснился. — Она облегченно выдохнула. — Нормально.

— Ты перенервничала сегодня днем. Нужно выпить успокоительное, и, может, перейти в комнату, где будет удобная широкая кровать. — Нейт присел рядом, слегка опустив голову, и пряди волос заслонили лицо. — Что скажешь? Я побуду с тобой, хотя бы пока ты не уснешь снова.

— Мне тут комфортно. — Эмма прищурилась, затем прикрыла глаза. — Я не ребенок, чтобы не спать пол ночи после кошмара.

— При чем тут ребенок-не ребенок? Всем снятся дурные сны, и всем хочется, чтобы кто-то был рядом после такого. Не воспринимай в штыки мои попытки помочь тебе. — Штайнер вздохнул. — Я хочу быть рядом. Просто расслабься. Ты не железная вечно сопротивляться усталости, боли, вечно доказывать свою самостоятельность. Я не буду смотреть на тебя хуже, если вверишь мне заботу о себе, как раньше. Я буду только рад. — Он подсел ближе и сгреб девушку в охапку, заворачивая в одеяло. На лицо падала мрачная тень, но, казалось, мужчина улыбался. Усаживал к себе на колени.

— Нейт, я не хочу обниматься. — Фастер сдвинула брови. — Какие тебе снятся кошмары, если вообще снятся? Пусти. Мы можем поговорить, но не более того.

— Ну. — Голос чуть-чуть осип, но тут же в интонации появилась легкая ирония. — Когда мне снится, что ты прячешь трех любовников в трех кладовках, это кошмар.

— Так, все, пусти меня. — Эмма скрипнула зубами.

— Не хочу. — Тихо ответил Штайнер, и нажим объятий усиливался.

Он склонился над девушкой, и та вздрогнула от жаркого дыхания, которое обжигало ухо. Затем спускалось ниже,