На горизонте – твоя любовь - Нетта Хайд

– Тея, ты не виновата в этом… Она…

– Не нужно меня жалеть и пытаться оправдать мои поступки, – перебивает она, вырывая свою руку из моей хватки и, сделав шаг в сторону, уходит в другую комнату.

«Снова хочешь побегать, Тея? Хорошо, побегаем».

– Жалость? – интересуюсь, следуя за ней и замечая, с какой резкостью она разглаживает руками шторы, которые и так были ровными. – Тея, какая к черту жалость?! Ты вызываешь у меня все, что угодно, но не это.

Я осторожно двигаюсь к ней, приближаясь как к фарфору, боясь разбить эту болезненную хрупкость, но она быстро отстраняется, выставляя руку барьером, как будто таким образом можно удержать меня…

– Не подходи, Хантер. Я все испортила, – произносит она таким голосом, от которого становится неприятно где-то слева, в области грудной клетки под ребрами, там, где есть какая-то штука, благодаря которой я сейчас здесь. – Но самое страшное, что я хотела этого. Я хотела, чтобы бизнес твоего отца рухнул. Я хотела, чтобы он потерял все, что у него есть. Я хотела, чтобы он получил по заслугам. Я хотела избавиться от тебя с самого начала. Я хотела уничтожить тебя, слышишь?! – спрашивает она, поднимая измученный взгляд к моим глазам. – Я предала тебя, Хантер. Я ужасный человек, и я не имею права быть любимой и любить кого-то. Поэтому я очень прошу тебя: уйди отсюда, пока я не испортила еще хоть что-то. А я обязательно это сделаю, потому что я не умею по-другому, по-нормальному. Я не умею жить, как все люди: в честности, в любви, в понимании. Я не умею и никогда не научусь. Я плохая. Я отвратительная. Я чудовище со шрамами не только на теле, но и внутри. Они никогда не заживут. Они будут напоминать мне, что я та… та, кто умеет только все рушить.

С каждым ее словом мне все сильнее и сильнее хочется закрыть ее рот привычным нам обоим способом, но я обещал самому себе, что буду слушать ее до конца, до самого последнего слова.

– Я никогда не изменюсь. Я не знаю, как это делать… Все, что происходит со мной, не должно тебя касаться. Все, что я делаю, не должно причинять никому боль, кроме меня. Я держалась… но больше не могу.

Она разбита внутри настолько, что, кажется, никакие слова сейчас не могут ее починить. Она находится в своем коконе, закрывшись от всего… от меня в первую очередь.

– Я готова сделать это еще один раз, последний, и только с одним условием: если ты здесь, чтобы уничтожить меня, как обещал в нашу последнюю встречу. Я не сделаю ни единой попытки сопротивления. Я буду стоять, принимая каждый твой удар: словесный или физический. Я буду стоять и терпеть каждую боль, которую ты принес для меня. Я буду слушать каждое слово, которым ты захочешь меня оскорбить. Но только сейчас… А потом ты уйдешь и начнешь строить свою жизнь с той, кто умеет любить. С той, кто подарит тебе счастье. С той, у кого нет проблем с головой.

Она замолкает, не отрывая взгляда от моих глаз. Я молча смотрю на ее потрясающее лицо, вникаю в глубину ее шоколадных глаз, пытаясь коснуться ее души, но сейчас это кажется чем-то нереальным.

– Все сказала? – спрашиваю я, возможно, резче, чем следовало бы.

– Думаю, да, – отвечает она, и ее голос отражает чистую серьезность. – Хотя нет, кое-что забыла… Прости, Хантер, – искренне произносит она. – Прости за все, что сделала тебе и твоей семье. Мне искренне жаль, что все именно так обернулось. Но… если бы у меня был выбор: делать это или нет, я сделала бы все точно так же.

– Теперь все? – еще раз спрашиваю я, надеясь увидеть в ней хоть какие-то эмоции.

– Да, теперь все. Твоя очередь. Я буду слушать до самого конца.

– Окей. Может, присядем и выпьем кофе? – предлагаю я, кивнув в сторону кухни.

– Может, лучше на улицу пойдем? – предлагает она, указывая на входную дверь. – Здесь ужасно тонкие стены, и если твой крик потревожит соседей, мне придется искать новое жилье…

– Я не против прогулки, но там собирается дождь.

– Боишься промокнуть? – спрашивает, продолжая показывать всем видом свою безразличность.

– Боюсь, что ты снова захочешь целоваться, а я не успею тебе все высказать, – отвечаю, стараясь держать лицо невозмутимым.

– Хорошо, – произносит она, проходя на кухню. Она набирает воду в чайник, включает плиту и становится у стола.

– Уютно здесь, правда соседи так себе. Давно живешь тут? – спрашиваю, встречая ее недоумевающий взгляд.

– Почти месяц, – отвечает она, скрестив руки на груди.

– И как? Нравится? – продолжаю, не надеясь на особенный ответ.

– Хантер, что происходит? По-моему, я тебе дала зеленый свет на мое уничтожение, так какого хрена ты задаешь эти тупые вопросы? – возмущается она, слегка выпадая из траурного состояния и выдавая на секунду свои эмоции.

– Оу, ангел злится, – говорю я, позволяя себе легкую улыбку.

– Хочешь, я тебя ударю, чтобы ты тоже разозлился? – предлагает она, а я и не против воспользоваться этим предложением. Это хоть что-то, а не лютое равнодушие, которым она вся светится. – Потому что я вообще не понимаю, какого хрена ты ведешь себя так, как будто ничего не произошло.

– А что-то произошло? – бросаю я ей в ответ, вновь погружаясь в яркий коктейль наших взаимных недосказанностей.

Она молчит, ее глаза неотрывно смотрят в мои, и в них, наконец, отражается вся гамма чувств, которые она избегает: недоверие, боль, потерянность и усталость.

– Тебе напомнить? – спрашивает она так тихо, что мне приходится сделать шаг ближе, чтобы расслышать.

– Напомни, только с самого начала, – моя просьба звучит наигранно сурово. – Начни с себя. Кто ты такая, что с тобой произошло, как ты жила все это время?

– Окей, – вздохнув, начинает она. Я замечаю, как она начинает проявлять те самые эмоции, которых мне так не хватало. Наконец-то ее маска равнодушия начинает трескаться. – Я – Галатея Хилл…

– Спенсер, – поправляю, назвав ее настоящую фамилию. – Пока что… – шепотом добавляю.

– Продолжать? – спрашивает она, поправив очки на глазах.

– Продолжай, – отвечаю твердо. Мне хочется услышать от нее все: ее историю, ее боль, утраты, увидеть всех демонов. Мне хочется, чтобы она открылась мне. Полностью. Сейчас.

– Я Галатея Спенсер, мне двадцать два года. Я родилась в Афинах, Греции, где прожила до одиннадцати лет. После этого вынуждена была переехать к Доминику Хиллу, который стал моим опекуном, из-за потери всех родственников, которые могли бы обо мне позаботиться. До