Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Мы смотрели друг на друга, видя в глазах надежду и согласие на будущее, которое наступило именно в этот момент, когда она решила открыться и поделиться своими страхами и болями. Мы точно знали, что эти слезы — не слезы слабости, а слезы преображения и восстановления.

Клуб начал просыпаться. По второму этажу начались хлопанья дверьми и скрипы паркета от ходьбы девочек.

Я смотрела на Жизель не открывая взгляда, осознавая, как сильно изменился мой мир за какие-то пару часов. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, я сжимала челюсть, дабы не дать новому потоку слез найти выход. Затем, внезапно для самой себя вспрыгнув с дивана, который был моим убежищем, я ринулась в свою комнату, схватив на лету бутылку виски, стоявшую на барной стойке. Девушки разлетались в разные стороны, словно я была неукротимым паровозом, готовым сокрушить все на своем пути.

В гостиной раздался очередной щелчок газовой зажигалки.

Глава XLI

Я захлопнула дверь так резко, что стекло в витражной раме дрогнуло, а пыль, спавшаяся за день на комоде, взметнулась в воздух, словно серебряная дымка. Бросилась на кровать — неуклюже, с размаху, будто падая с обрыва. В руках дрожала бутылка виски, и я машинально сжала её сильнее, чтобы не разлить янтарную жидкость на бархатное покрывало. Капля всё же скатилась по горлышку, упала на палец — холодная, как поцелуй призрака.

Пустота накатила неожиданно. Не просто усталость, не грусть, а именно пустота, как будто меня вынули из собственного тела и бросили в чужой, пустой дом. Руки тряслись. Я стиснула челюсти, стараясь не дышать слишком громко, не дать слезам пролиться. Не из-за боли — из-за макияжа. Пудра, румяна, чёрная тушь — всё это было частью брони. А слёзы размоют маску, и тогда я останусь голой.

Но кровать… о, эта кровать. Шёлковые простыни, прохладные, как вода в роднике, обвились вокруг бёдер. Я провалилась в неё, как в болото, и не сопротивлялась. Мягкость проникала в кости, выдавливая из них напряжение. Я лежала, смотрела в потолок, где тускло мерцал осколок солнца, отражённый в зеркале над туалетным столиком.

Виски в бутылке переливался, как живой. Я медленно поворачивала её в пальцах, и свет играл на стекле — золотые блики скользили по стене, словно пальцы невидимого пианино. Я смотрела в эту прозрачную глубину, будто в хрустальный шар. Может, там, среди пузырьков и теней, спрятан ответ? Но нет. Единственной загадкой была я сама.

Мысли кружились, как листья в бурю. Не давали покоя. Не давали дышать. Сердце стучало в висках — гулко, как куранты в пустом соборе. Я не могла уснуть. Не хотела. Сон — это предательство. Он уносит в забвение, а я должна помнить. Должна чувствовать.

Голоса. Чьи-то голоса. Не из прошлого — они были здесь. В комнате. Шептали из угла, смеялись за спиной, звали по имени. Эхо, отражённое от панелей, обитых тёмным бархатом. Я не знала, что мешает уснуть — боль, которая сжимала грудь, как тиски, потерянная надежда, утекающая сквозь пальцы, или это чёрное опустошение внутри, будто кто-то вырезал у меня всё, что было живым.

Всё смешалось. Всё горело.

Глоток.

Жгучая волна прокатилась по горлу, обожгла желудок. И на миг — ясность. Как будто в голове разогнали туман. Я погрузилась глубже — в воспоминания, в образы, в слова, которые никогда не говорила вслух. Всё перемешалось: лица, голоса, прикосновения, ложь. Хаос. Царство безумия, где я — единственная жертва и палач одновременно.

Я чувствовала себя уязвимой. Как ребёнок, заблудившийся в лесу. Сердце трещало — не метафорически, а физически. Каждый удар — как удар ножа. А разум… разум стал лабиринтом. Тёмным, запутанным. Я шла по нему, касаясь стен, но выхода не было. Только зеркала. И во всех — я. Разная. Искажённая. Незнакомая.

Ещё глоток.

Я прижала ладони к груди — будто могла удержать то, что рвётся наружу. Уберечь себя. Сохранить. Я боялась — не смерти, не одиночества. Я боялась, что если поддамся этому шторму, то больше не найду себя. Не узнаю. Что останусь лишь тенью, блуждающей по чужим сценам.

А была ли я когда-нибудь собой?

Кто я? Откуда? Что мной движет — месть, боль, жажда признания? Всё, что у меня есть, — чужой путь. Чужая вина. Чужая ревность. Чужая злоба. Я — результат. Не причина.

Но хоть один персонаж стал понятнее. Род. О, Род… Как бы всё было проще, если бы Жизель сказала правду сразу. Если бы не играла в эти игры. Не лгала. Не манипулировала.

Да кого я обманываю? Всё было бы так же. Просто случилось бы немного раньше.

Есть ли смысл благодарить Жизель за то, что я не стала матерью? Что не повторила её судьбу — не утонула в бреду, не сгорела в тоске? Моя одержимость быть сильной, независимой, самодостаточной… Она привела меня в этот клуб. Прямо к ней. К её двери. К её правилам.

И я вдруг истерически засмеялась. Смех вырвался сам — резкий, беззвучный, как кашель. Я прижала ладонь ко рту, будто пытаясь удержать его внутри.

— Я бы в любом случае стала эскортницей, — прошептала я в подушку. — Потому что я… ничего не умею.

И в этом признании — освобождение.

Я не могу выиграть эту битву. Не с ней. Не с ним. Не с прошлым. Но, может, я могу перестать сражаться. Может, я могу просто… принять. Принять боль. Ошибки. Потери. Принять, что я — не герой. Не спасительница. Не жертва. Я — просто женщина, которая пытается идти дальше.

Глубокий вдох. Воздух пах лавандой — остатки духов на подушке. Я закрыла глаза. Пальцы разжали бутылку. Она скатилась на прикроватный столик, оставив на дереве влажный след, как слеза.

Быть может, ответы придут во сне. В другом мире. В ином измерении сознания. Где нет лжи. Где нет масок.

Я позволила себе расслабиться. Позволила телу провалиться в мягкость. Позволила мыслям уйти. И, наконец, я погрузилась в сон — тяжёлый, тёплый, как плащ, наброшенный сверху. Сны взяли меня за руку и повели в неизвестность.

* * *

Сон продлился до самого вечера. Я проснулась не от будильника, а от тупой, настырной боли в висках — будто кто-то вогнал в череп два гвоздя и теперь медленно вращал их. Глаза горели, сухие и тяжёлые. Я прижала пальцы к переносице, будто могла вдавить глазные яблоки обратно в череп — в надежде, что станет легче.

Но не стало.

Я свесила ноги