(Не) верю. В любовь - Екатерина Котлярова

забываешь, тварь. Эта квартира записана на меня и принадлежала моему отцу, — Дима в пару шагов оказывается возле меня, закрывает широкой спиной от отчима, расставив руки и всем видом давая понять, что не позволит приблизиться.

— Ты… — мужчина хватает ртом воздух.

— К чёрту свалил из комнаты! — рычит Дима.

— Ты…

— Ты, ты. Жопой нюхаешь цветы! Свалил немедленно. Или я вызову полицию, до этого размазав тебя по стенке.

— Исчадие ада! Стоило тебя тогда дольше держать там! Не изгнали, — верещит отчим, багровея и колыхаясь, как желе, от негодования. — Аксинья!

Он покидает комнату, забыв закрыть дверь. Дима оказывается возле неё, захлопывает с грохотом и поворачивается ко мне. Окидывает взглядом. Я опускаю голову и пытаюсь стыдливо прикрыться руками. Я жду от него колкостей, но брат вздыхает и подходит ко мне. Бережно притягивает к себе, кладёт подбородок на макушку.

— Он успел что-то сделать? — спрашивает с едва сдерживаемой яростью в голосе.

— Нет… — выдыхаю, лбом вжимаюсь в его грудь и всхлипываю.

— Откуда следы? — брат отстраняется и разворачивает к себе спиной.

Бесцеремонно задирает футболку, рассматривает полосы на спине. Слышу, как он шумно втягивает воздух в лёгкие.

— Совали кактус в рот! Кто это сделал? Мать? Или этот…

— Мама, — я опускаю голову и обхватываю себя руками за плечи.

— Завтра мы съезжаем, — говорит твёрдо.

— Как это? — оборачиваюсь к брату, одёргивая футболку.

— Я решу этот вопрос. Больше это продолжаться не может, — отвечает резко.

— Нет, Дим. Я не могу. Маме сегодня плохо было. Сердце прихватило. Если я… Мы уедем, он же не переживёт. Да и… меня замуж выдают, — говорю с горькой улыбкой.

— Что? — Дима хватает меня за плечи и встряхивает. — Какой к чёрту замуж? Ты прикалываешься сейчас?

— Нет, — я избегаю взгляда брата. — Мама сказала.

— Да срать я хотел, что эта больная на голову женщина сказала. Этот пидор запудрил ей мозги окончательно. Но ты-то куда, Алиса?

— А тебе не плевать? — на меня накатывает злость. — Ты же ненавидишь меня! Тебе же наплевать на меня и мою жизнь! Так и плюй дальше! Я сама разберусь. У меня Миша только остался! Ему не наплевать на меня. А ты… ты… и дальше будь таким… будто мы чужие… Будто мы не двойняшки. Не одна кровь.

Слёзы градом катятся по щекам. Брат убирает руки с моих плеч и отходит.

— Хочешь ломать себе жизнь — валяй, — пожимает плечами и отворачивается. — Только твоё дело, Алиса. Больше вмешиваться не стану.

Заваливается на кровать и больше не шевелится, будто мгновенно проваливается в сон. Сотрясаясь от рыданий, опускаюсь на кровать. Закусываю угол подушки и горестно плачу.

Я не вижу ни единого лучика света в своей жизни. Как и смысла в ней. Меня выдадут замуж, я уверена, что жених ничем не лучше отчима. И моя жизнь станет ещё хуже.

Я вздрагиваю от испуга, когда сзади на кровать кто-то опускается. Чувствую, как затылка касаются тёплые губы.

— Глупая… Идиотка мелкая… Ненавижу я её… Нужно же такое сморозить, — шепчет с болью в голосе Дима. — Да у меня никого в этой долбанной жизни дороже не найдётся. Я живу здесь только из-за тебя. В этот дом возвращаюсь только для того, чтобы защитить тебя.

— Правда? — поворачиваюсь лицом к Диме, приподнимаюсь на локте и смотрю в родные глаза.

— Правда, глупая, — усмехается криво. — Зачем же мне лгать?

А я вновь плакать начинаю. Лбом вжимаюсь в плечо Димы и никак не могу успокоиться. Я все четыре года думала, что он меня ненавидит. Защищает от отчима лишь за тем, чтобы насолить тому. А всё оказывается совершенно иначе.

— Не знаю. Ты таким холодным был всё это время. Вот я и думаю…

— Я расскажу тебе всё позже, Алиса. Я действовал всегда с одной целью — защитить тебя.

— Дима, расскажи мне обо всём, — прошу тихо, слушая стук сердца молодого человека.

— Спи, Алиса. В другой раз поговорим, не в этом доме. Мы что-нибудь придумаем, Алиса. Я обещаю тебе.

Я проваливаюсь в сон будто по щелчку пальцев.

6

Алиса

Просыпаюсь утром от того, что брат осторожно трясёт меня за плечо. Открываю глаза, смотрю в лицо Димы с непониманием.

— Алиса, вставай, ты в школу опоздаешь. Уже половина восьмого.

— Доброе утро, — улыбаюсь счастливо, садясь на кровати и потирая глаза.

— Доброе, — брат ласково мне улыбается и проводит ладонью по моей голове, приглаживая волосы. — Одевайся, пойдём завтракать. Они оба на кухне.

— Хорошо, — киваю ему. — Я быстро.

Я торопливо одеваюсь, заплетаю длинные волосы в косу и уже через пять минут мы вдвоём заходим на кухню. Мать и отчим сидят за столом, о чём-то тихо разговаривая.

— Вот они и пришли. Неблагодарные свиньи, — отчим тут же впивается взглядом в наши лица, будто пытается прожечь дыру.

Я прячусь за спину брата, надеясь на его защиту.

— А я тебе говорил, Аксинья, что пора его выселять. Где это видано, чтобы здоровый лоб жил за чужой счёт? Жрал еду, воду тратил?

— Женечка, но он ещё в школе учится, — голос матери, как всегда рядом с отчимом, звучит заискивающе.

— Он уже совершеннолетний. Может сам себя обеспечивать! — отчим ударяет ладонью по столу.

Дима проходит к холодильнику, распахивает его и достаёт соевую колбасу (мясных продуктов в нашем доме нет), сыр и хлеб.

— А ты чего молчишь? — мать смотрит на меня. — Твой брат так отвратительно себя ведёт, а ты… Распутная девка.

— Это кто ещё распутная девка, мать? — хмыкает Дима, отрезая хлеб, колбасу и сыр. — Это ты спала с нашим дядькой, когда отец был в командировке. И любовника завела, когда отец болел. Не одного, к слову говоря.

— Ах, ты, щенок! Да как ты смеешь обо мне такое говорить? Женя, он всё лжёт, — мать белеет. — Он всё лжёт. Не было ничего подобного. Я всегда была примерной женщиной.

— Что было до встречи со мной, меня совсем не волнует, Аксинья. Ты встала на путь истинный, — отчим похлопывает мать по руке. — А вот воспитанием своего щенка ты