Неистовые. Из огня да в полымя - Алиса Перова

снова на высоте, — он усмехается, но тут же меняет тон на серьёзный: — Сонька, я клянусь тебе, что у меня всё отлично, и я ни разу не помянул тебя нехорошим словом. Но если хочешь, чтобы я был абсолютно счастлив, то хорош дурковать и дай уже шанс своему Артемону, иначе ваш киндер-сюрприз вырастет и всем нам замстит. Вам — за кретинизм, а мне — за невмешательство.

— Договорились, — я улыбаюсь, потому что не сомневаюсь в его искренности и потому что сейчас мне легко. — И ещё, Ген, пожалуйста, не плати больше за дом. Даже если я в нём останусь, то легко смогу оплачивать аренду.

— Как скажешь, — не стал он выпендриваться.

— И, Ген, я больше не стану тебе звонить. Но я знаю, что через неделю твой день рождения, и хочу, чтобы ты знал, что я помню об этом и желаю тебе… всего, что захочешь, Генка.

Я сбрасываю вызов прежде, чем он ответит, чтобы избавить нас обоих от неловкости.

Ну вот, Сонька… исповедалась. Уши огнём пылают.

Я прислушиваюсь и вдруг понимаю, что уже давно не слышу голоса Артёма. Неужели уехал?

Срываюсь с места и мчусь через гостиную к окну, что выходит на улицу. А нет — машина стоит. И моё сердце бУхает, как молот. Я ищу глазами свою сумочку, подбегаю к ней, выхватываю косметичку… и замираю перед зеркалом.

Вот такой, без боевой раскраски и провокационных нарядов, Артём меня ещё не видел.

Пожалуй, сейчас самое время ему узнать, насколько я могу быть разной.

Глава 80 Стефания

С самого начала Генкиного разговора с Арбузихой я почти не дышу. Наверное, мне следовало проявить деликатность и прогуляться к фонтану, позволив моему мужчине пообщаться с бывшей подружкой без свидетелей. Но меня будто приклеило к этой скамейке.

Ох, зря я поспешила соскочить с Генкиных коленей. А теперь с волнением слежу за его мимикой, вслушиваюсь в интонации голоса и с ума схожу, пытаясь разобрать слова по ту сторону связи. А эта Сонька, как назло, еле мяукает, как будто знает, что я тут рядышком уши развесила.

И если сперва Генка говорил сдержанно и непонятно, не забывая поглаживать мою руку, то сейчас вдруг изменился в лице и резко перестал меня гладить.

— Эм-м… не понял, — пробормотал он, и вдруг как гаркнет в трубку: — Да ты что, Сонь! Ты как себя чувствуешь?

Ну всё, кабздец — рожает, наверное. А все акушеры, конечно, заняты и, кроме моего Генки, помочь Арбузихе некому. То-то у него физиономия резко поглупела — рот то откроется, то закроется, а звуков никаких. И меня для него больше тоже не существует — он весь там, в арбузах. А теперь вон даже за грудь ухватился… да что ж такое?! Неужели это коза решила признаться, что ребёнок от Генки? У меня ж сейчас голова взорвётся от перенапряжения всех рецепторов.

А Генка по-прежнему молчит и внимает.

«Ты что, все слова забыл?» — хочется мне заорать и двинуть ему по затылку. Но он вдруг сам отмирает и даже улыбается.

— Я-а, конечно, не священник, но и ты, Сонечка, не такая уж отъявленная грешница, какой себя возомнила.

Вот оно как — уже Со-онечка! Несчастная и безгрешная — прямо святоша! Аферистка!

— И спасибо, что рассказала, теперь моя самооценка снова на высоте, — довольно говорит Генка, а я невольно опускаю взгляд на его «самооценку» и закусываю предательски подрагивающие губы.

А этот дурачок ещё радуется. Чему, спрашивается?

— Сонька, я клянусь тебе, что у меня всё отлично, — выдаёт он со всем пылом, — и я ни разу не помянул тебя нехорошим словом.

За нехорошими словами — это ко мне.

— Но если хочешь, чтобы я был абсолютно счастлив, то хорош дурковать и дай уже шанс своему Артемону, иначе ваш киндер-сюрприз вырастет и всем нам замстит. Вам — за кретинизм, а мне — за невмешательство.

Мои уши бодро встрепенулись, и от сердца немного отлегло. Но Генкина блаженная улыбка меня по-прежнему бесит.

— Как скажешь, — говорит он в трубку, снова слушает и теперь улыбается ещё шире. Вот козёл!

И вдруг отстраняет телефон от уха и с удивлением таращится на экран. Сорвалось, что ли? Ну если он сейчас додумается ей перезвонить, то я… пф-ф!.. да я его…

Но нет, не звонит — сидит лыбится… придурок! И по-прежнему не со мной. Арбузы, небось, вспоминает. Был бы он сейчас полностью здоров, уже искал бы меня по всей Германии.

— Малышка, ты чего такая серьёзная? — он обнимает меня за талию и притягивает к себе. Опомнился! — Ну ты что, обиделась?

— А есть на что?

А он вдруг начинает ржать, как разыгравшийся жеребец. Наверняка в этом культурном городе так ещё никто не грохотал.

— Стефания, ты бы сейчас себя слышала! Да твоя Александрия от зависти поперхнулась бы собственным ядом. Может, это она у тебя ехидству обучалась?

Мне и самой смешно, но припудривать мою бдительность я не позволю.

— Да ты бы лучше сам себя п-послушал: «Как ты себя чувствуешь, Сонечка? Г-где у тебя болит? Я всем говорю, какая ты х-хорошая…»

— Ну ты и сказочница! — продолжает веселиться Генка и одним рывком снова затягивает меня к себе на колени. — Да к тому же ещё и ревнивая.

Отрицать глупо, потому я этого и не делаю. И спрашиваю почти беспристрастно:

— Зачем она з-звонила?

Генка пожимает плечами и задумывается. Неужели такой сложный вопрос?

Но Генка обнимает меня крепче и говорит о другом:

— Стефания, ты никогда не должна меня ревновать. Поняла? Потому что у тебя нет и не будет повода, — он говорит это очень серьёзно, и я почему-то верю.

Вернее, очень хочу верить. Но что делать с той червоточинкой, что засела внутри и шепчет Сашкиным голосом: «Стешка, не будь такой наивной дурой, твой Геныч — брехливый и блудливый кобель».

Киваю под Генкиным взглядом и всё равно спрашиваю:

— Но ты ведь любил Арбузиху?

— Кого-о?

— Ой, да Соньку свою! — и пока Генку не унесло в тему арбузов, выдаю ещё более опасный вопрос: — И если бы она тебе не изменила, мы бы с-сейчас не были вместе?

Генка аж очки снял. Правда, тут же сощурившись, напялил их обратно и уставился на меня сквозь затемнённые стёкла.

— Ух,