Шаги между нами - Ана Майя

однополосному мосту, который построили еще до моего рождения. На обоих концах моста стояли одинаковые распашные ворота из нержавеющей стали. Со стороны острова они выглядели менее угрожающе и более приветливо. Рядом с воротами теснились садовые домики, обшитые деревянными панелями цвета темного махагони и крытые красной черепицей. Зимой, когда все покрывалось снегом, они напоминали деревню Санта-Клауса. Сейчас домики были украшены алыми геранями в корзинах и горшках, расставленных повсюду.

Один писатель, лауреат Нобелевской премии, который часто приезжал к Максу на остров, отмечал, что ни у кого дома не видел столько цветов и книг.

Себастьян уже ждал, облокотившись на машину и держа в руке что-то блестящее. Он разговаривал с нашими охранниками, и мне стало интересно, как это ему разрешили припарковаться прямо у ворот. Выглядел он непринужденно, будто привык иметь дело с вооруженными людьми.

Балисто тут же бросился к нему, не в силах сдержать радость. Я же, напротив, изо всех сил старалась скрыть свою.

Себастьян опустился на колени, поглаживая пса по шее и голове.

– Я надеялся увидеть тебя, jefe, – сказал он, называя собаку боссом.

Балисто поднял голову, давая понять, что предпочитает, когда его чешут под подбородком. Себастьян встал и начал разворачивать сверток, который держал в другой руке. Балисто почуял запах еды и немедленно сел в ожидании угощения. Он смотрел на Себастьяна так, будто говорил: «Мы больше не просто amigos (друзья), мы теперь compañeros (напарники)».

Я подошла ближе, протянула руку и вежливо поздоровалась с Себастьяном, делая вид, будто намерена проводить его обратно в кабинет Макса.

Он взял мою руку, но не пожал, а просто удержал в своей. На нем снова были джинсы, но футболка другая – кобальтово-синяя, с красно-желтым символом Супермена.

– Лекс Лютор[3] – мой любимый злодей, – сказала я, указывая на его грудь.

Себастьян улыбнулся и продолжил разворачивать фольгу.

– Источник его силы – не ядерный реактор и не глубокая психотравма, которую он подавил. Им движет чистая жадность, подпитанная капитализмом, – пояснила я и вдруг тихо рассмеялась без очевидной причины, вспоминая сцены из фильма.

Себастьяна удивил мой внезапный искренний смех.

– Обожаю фильмы с Джином Хэкменом[4], – сказал он, связав персонажа с актером, который его играл. – Я полюбил кино благодаря отцу. Он водил меня и сестру в кинотеатр несколько раз в неделю.

Он вновь занялся фольгой. Балисто бросил на меня раздраженный взгляд, словно говоря: не отвлекай человека своей болтовней, тут кое-кто ждет угощения.

– Ты что, носишь только футболки с логотипами?

Стоило мне опять заговорить о футболках, я сразу поняла, насколько нервничаю.

– А ты что, носишь только яркую обувь?

«Какой наблюдательный, – подумала я. – А ведь это всего лишь наша третья встреча».

Я приподняла левую ногу, демонстрируя туфлю.

– У меня много обуви. Наверное, больше пятидесяти пар.

•

Эту невинную ложь я произнесла без смущения. На самом деле у меня было около пятисот пар обуви, возможно, и больше. Для обуви в доме выделили целую комнату.

В этом, пожалуй, заключалась единственная привилегия состоятельных людей, которую я ценила: вся обувь изготавливалась вручную в Италии, только для меня. Один дом высокой моды во Флоренции во время моего визита сделал деревянные колодки, точную копию моих стоп. Его основатель, умерший в шестидесятых, был не просто сапожником: он был инженером, экспертом по анатомии, философом, живым воплощением флорентийского ремесла, но прежде всего – художником. В автобиографии он написал: «Я люблю ноги. Они говорят со мной».

Каждый год я получала от тридцати до пятидесяти красных коробок с балетками самых разных цветов и моделей. Любимые пары оставляла себе, а те, что надевала всего один или два раза, отдавала.

•

Наконец Себастьян снял последний кусок фольги, открыв несколько длинных полосок жареного бекона.

– Я подумал, Балисто это понравится.

Пес сидел, излучая буддийское спокойствие. Знал, что рано или поздно получит угощение.

– Из отеля принес.

Бекон исчез в пасти Балисто в одно мгновение. Пес понял, что бекон липнет к зубам и жуется с трудом, но все равно наслаждался.

Мы с Себастьяном пошли вместе по подъездной аллее. Однако я не собиралась вести его в дом, в этом не было смысла. Когда мы отошли достаточно далеко от ворот, он достал из-под футболки мой дневник.

– Кажется, это твое, – сказал он, протягивая тетрадь. – Я не собирался его красть, мне просто было любопытно. Но я рад, что никто другой его не прочитал.

Этот жест застал меня врасплох.

– Ты его читал? – наивно спросила я.

Он почесал щеку, вероятно раздумывая над ответом.

– Частично. Те отрывки, что на испанском.

Я не поверила. Протянула дневник Балисто, который уже доел бекон и осторожно взял зубами тетрадь.

– Mitnehmen und verstecken, – скомандовала я.

Это означало, что пес должен отнести дневник обратно в дом и спрятать в нашем тайнике – старой неглубокой корзине, где мы зимой хранили дрова. Пес тут же помчался домой.

Мы с Себастьяном пошли в противоположную сторону, свернули налево и сделали большой круг. Только так можно было попасть в сад Mãe. В это время года он стоял в полном цвету. По сравнению с площадью острова сад был не слишком большим. Его окружал ряд вишневых деревьев, который тянулся до самого дальнего конца острова. Между участками с травой и голой почвой извивались дорожки из гранитных плит. Они напоминали запутанный лабиринт, те самые головоломки из детских журналов, где только одна тропинка ведет к выигрышу. Однако в Саличе петляющие дорожки не вели никуда.

На каждом участке рос только один вид цветов; Mãe меняла их в зависимости от сезона или настроения. Впереди пестрели циннии, оранжевые бархатцы, лилии и георгины, но главным украшением сада были любимцы Mãe – фиолетовые, синие, розовые и белые гортензии, трехцветные крокусы и вероники. Те, кто видел наш дом с высоты птичьего полета, в редкие дни, когда небо было чистым, а из-за сильного ветра самолеты меняли привычный маршрут, часто принимали это бесконечное лиловое покрывало за лавандовое поле.

Если в саду и было нечто похожее на центр, то им служила мощенная плиткой площадка с парой деревянных скамеек, столиком, старым ручным насосом цвета сосновой хвои и песочницей с разбросанными пластиковыми игрушками. Слева находился абрикосовый сад. Ни одна дорожка не пересекала ни сад, ни заросли плакучих ив. Все и так понимали: раз это остров, значит река где-то рядом. Но деревья росли так густо, что воды не было видно.

Царили удивительные тишина и покой. Небо было чисто-голубым. Даже облака, казалось, взяли перерыв и удалились на пару