Истинная: Вишневый Сад Попаданки - Инесса Голд

— Идем, Рэй, — позвала Марисса, потягиваясь, как сытая кошка. — Тебе нужно отдохнуть. Я приготовлю тебе отвар. Горький, но полезный.

— Да, — кивнул я, отворачиваясь от окна. — Идем.

Но вкус вишни остался со мной. И он был слаще любой магии.

***

Я вышел из зала Совета, но чувство тревоги не отпускало. Марисса ушла в свои покои — готовить очередное зелье, которое должно превратить меня в послушную куклу. У меня было полчаса.

Я свернул не в свою спальню, а в библиотеку.

Древний, пыльный зал, где хранились хроники рода дель Тор. Я не был здесь с юности.

— Где это... — бормотал я, водя пальцем по корешкам книг. — Предания о Первых... Легенды Эпохи Цветения...

Я нашел нужный том. Тяжелый, в переплете из кожи виверны. Открыл на главе «Истинные и Резонанс».

Строчки прыгали перед глазами.

«...Истинность есть слияние двух начал. Если один — Пламя, другой — Древо. Если один — Лед, другой — Вода. Резонанс возможен только при полном принятии. Симптомы начала связи: общие сны, передача физических ощущений на расстоянии, фантомные вкусы...»

Я захлопнул книгу. Пыль взметнулась облаком.

Фантомные вкусы.

Значит, это не бред. Не галлюцинация.

Алисия ела вишню. Настоящую вишню. Там, где её быть не может.

Я вспомнил её глаза в нашу брачную ночь. Карие, теплые, полные скрытой силы, которую я принял за упрямство.

«В тебе нет магии», — сказал я ей.

«Я агроном», — ответила она тогда, в коридоре, сжимая карман кофты.

Я усмехнулся. Горько, зло.

— Что же ты вырастила там, жена? — спросил я у пустоты. — И почему я чувствую твою радость ярче, чем собственную жизнь?

Я не отменил приказ. Я не мог. Это вызвало бы подозрения у Мариссы и Совета. Но я знал одно: лейтенант Даррен — умный мужик. Он не даст ей умереть, если она действительно творит чудеса.

А я... я буду наблюдать.

И если этот вкус вишни вернется... я лично поеду на Север. И пусть вся Империя подождет.

Я вернул книгу на полку и вышел в коридор, навстречу холоду и Мариссе. Но теперь у меня была тайна. Крошечная, сладкая тайна, которую я не собирался отдавать никому.

Глава 5

Серые сумерки на Севере опускались не плавно, а падали, как тяжелый занавес в театре. Еще минуту назад снег был синим, и вот он уже черный, а ветер начинает выть на одной, особенно тоскливой ноте.

Но в этот вечер я ждала темноты не со страхом, а с нетерпением.

Я стояла у окна кухни, оттирая тряпкой, найденной в кладовой, слой вековой грязи со стекла. Мои руки покраснели от холодной воды, но внутри меня гудело ровное, мощное пламя, подаренное «Алой Королевой». Я съела еще одну ягоду в обед, и теперь чувствовала себя так, словно могла в одиночку перетащить гору. Или, как минимум, пережить зиму.

— Едут! — пискнул Казимир.

Домовой сидел на подоконнике, маскируясь под старую мохнатую шапку. Его уши локаторами поворачивались в сторону ворот.

— Слышу, — кивнула я.

Снаружи, сквозь вой ветра, пробивался звон бубенцов и скрип полозьев. Тяжелый, натужный скрип. Так скрипят сани, груженные чем-то весомым.

Лейтенант Даррен сдержал слово.

Я накинула на плечи платок (тот самый, единственный, что нашла в сундуке) и вышла на крыльцо.

Во двор въезжали трое огромных грузовых саней, запряженных лохматыми северными лошадьми-тяжеловозами. От крупов животных валил пар. На первых санях, рядом с возницей, сидел сам лейтенант. Увидев меня, он спрыгнул в снег — легко, по-военному, хотя сугробы были по колено.

— Три воза березы, Ваша Светлость! — отрапортовал он, подходя ближе. — Сухая, звонкая. Интендант чуть не удавился, когда выписывал накладную. Сказал, что мы золото в топку кидаем.

— Передайте интенданту, что здоровье Герцогини стоит дороже золота, — усмехнулась я. — Сгружайте у кухни.

Солдаты — крепкие, бородатые мужики в тулупах — принялись за работу. Поленья летели в кучу с глухим, приятным стуком. Запахло свежей древесиной и морозной корой. Для меня этот запах был слаще любых духов. Это был запах тепла.

Работа спорилась. Солдаты перешучивались, поглядывая на меня с любопытством. Слух о том, что «ссыльная леди» не замерзла в первую ночь, уже явно стал главной байкой гарнизона.

И тут случилось непредвиденное.

Один из солдат, кряжистый сержант с седыми усами, подхватил особенно тяжелое, сучковатое бревно. Он сделал резкое движение, пытаясь перебросить его через борт саней.

— Хэк! — вырвалось у него.

Бревно с грохотом упало обратно в сани. А сам сержант застыл в неестественной позе, согнувшись буквой «Г». Его лицо мгновенно посерело, на лбу выступили крупные капли пота.

— Брам! — крикнул Даррен, бросаясь к нему.

Сержант издал низкий, утробный стон сквозь сжатые зубы. Он попытался разогнуться, но ноги его подкосили, и он рухнул бы в снег, если бы товарищи не подхватили его под руки.

— Спина... — прохрипел Брам. — Как ножом... проклятье...

— Стылая Хворь, — мрачно констатировал Даррен, ощупывая поясницу подчиненного. — Старая рана плюс мороз. Его скрутило. Парни, тащите его в сани, повезем в лазарет.

— Не доедет, — просипел один из солдат. — Командир, до лазарета час трястись. Он от боли дух испустит. У него уже губы синие.

Я видела это. Стылая Хворь — местный аналог радикулита, только магически усиленный холодом этого мира. Мышцы превращаются в камень, пережимая нервы. Боль такая, что взрослые мужики теряют сознание.

— Несите его в кухню! — крикнула я, сбегая с крыльца.

Даррен обернулся ко мне.

— Леди, ему нужен лекарь. Маг-целитель. А у нас в гарнизоне только костоправ, и тот пьян через день.

— Я сказала — в кухню! — в моем голосе прорезались командирские нотки, которые я выработала за годы управления бригадой грузчиков. — Там тепло. На столе ему будет лучше, чем в санях на морозе. Живее!

Солдаты, повинуясь инстинкту подчинения, подхватили стонущего Брама и потащили в дом.

На кухне было тепло. Камин, растопленный хворостом, весело гудел. Казимир, невидимый для посторонних, предусмотрительно смахнул со стола крошки и спрятался на печи.

Сержанта уложили на грубый дубовый стол. Он дышал тяжело, с присвистом. Его глаза закатывались.

— Что вы собираетесь делать? — спросил Даррен, стягивая перчатки. Он выглядел обеспокоенным. Потерять опытного сержанта посреди зимы — плохая