Пленница Кощея - Полина Змееяд

тут, в лесу Навьем? Неужто всю жизнь только книги перебирать? Лишь на это и гожусь?! — разозлилась я, хотела уж и из-за стола вскочить, да Кощей на меня так тяжело взглянул, что меня будто к месту клиньями прибило.

— Когда владения мои осматривать поедем, тогда и ясно станет, на что годишься, — сказал — как кулаком по столу ударил, хоть и голос по-прежнему ровным оставался. — А сейчас — ешь.

Делать нечего — повиноваться пришлось. Да и живот уж тянуло, перекусить и впрямь не помешает. Однако же насытившись, посмоттрела я снова на Кощея. Казалось, будто и успокоился он, увидев, что я больше не перечу, и пока промеж нами вновь брань не началась, решилась я вопрос задать, каковой меня уж весь обед мучал.

— Скажи, царь Кощей, коли нельзя никому границу Леса пересекать, то что де Гамаюн над деревней нашей делал?

Прочитала я сперва те слова, что мне понятны были, и узнала, что договор передо мной. Мудрено он написан, да я все ж поняла, о чем речь: сто лет назад, когда не было еще запрета тварям из Нави людям показываться, случилась большая война, кровавая.

Много жизней она унесла, много нежити в землю легло, да уже не поднялось. Не прекращалось кровопролитие, и дабы закончить расправы ужасные, собрались царь Кощей да наместники его, и вызвали князей русь, варяжских, германских и греческих, чтобы миром сговориться.

Долго спорили, бранились, едва снова не передрались, да заключили договор: поставил царь Кощей вдоль леса границу, которую и охранял. Кто ее пересечет, тот будет казнен. На том и порешили, что люди по свою сторону останутся, а Нави — по свою.

Дальше я читать хотела, чтобы узнать, как же так вышло, что Гамаюн к людям полетел, да отчего та война страшная случилась, но свиток-то и закончился.

С досады хлопнула я по нему рукой и встала. Жердик ко мне повернулся, на стопки с книгами указал и нос задрал к потолку — похвастался, значит. Я его похвалила, по длинной руке погладила, и принялись мы книги мудреные по порядку расставлять: все одного языка — на одну полку, да по алфавиту, чтобы сыскать проще было, коли знаешь, чего найти надобно. Я книги на полу перебирала да протирала, Жердик их по порядку составлял.

Не успела и с двумя полками первыми, как отворилась дверь

Вошел в кабинет Кощей, а я его не сразу-то разглядела. Только когда он к столу приблизился и договор на нем увидел развернутый, вскочила, подол сарафана от пыли отряхнула и поклонилась. Он только рукой махнул.

— Спину не гни, ты тут не служанка, — свиток поднял, в пальцах сжал, да так сильно, что пальцы, и без того бледные, побелели как первый снег.

Смотрел Кощей на письмена долго, и такая тоска стояла в черных глазах, что мне и самой отчего-то грустно сделалось. Но долго царь не горевал, свернул бумагу тонкую и на стол вернул.

— Прошу тебя, Ядвига, со мною отобедать. Не весь же день тебе тут сидеть, — сказал будто бы и весело, а в глазах его мне все отголоски давней боли мерещились. Что же такого в ту войну страшную приключилось, коли так долго он об том помнит? Может, погиб его друг дорогой, али девица любимая?

— Благодарствую, то для меня большая честь, — сказала, как дамы знатные в Царьграде господам высоких званий отвечали.

Улыбнулся Кощей и вышли мы вместе в просторный зал. Стол он яств самых разных ломился, царь и стул для меня отодвинул, будто для принцессы какой заморской. Меня аж страх сковал, но чтобы хозяина не обижать, решила ему не перечить. Уселась, поглядела на яблочки в меду, и про Милавушку вспомнила — очень уж она такие любила. И как она там сейчас, одна-одинешенька, бедная моя девочка?

Грустно мне стало, и не заметила, как по щеке слеза покатилась. Кощей вздохнул тяжко, помрачнело бледное лицо, я быстро щеки утерла и улыбнуться даже сподобилась.

— Не по нраву тебе обед, или работа слишком трудная? — спросил царь, будто бы и впрямь не знал, о чем я сейчас печалюсь.

— Работу я могу и во сто крат сложнее выполнить, и к еде простой привыкла, деревенской. Грустно мне оттого, что Милавушка сейчас где-то в чаще леса одна-одинешенька. Разве же меня, старую, за такой стол сажать надобно? Лучше бы…

— Гамаюн сказал, как лучше. А слова птицы вещей ослушаться — все равно что самому на себя руки наложить — глупо выйдет, неправильно, — перебил Кощей. По голосу слышала я, что злится, думала, как бы не ударил, но он и не смотрел на меня вовсе, отвернулся и в окно уставился, на сад свой дивный. — За Милавой твоей Яга хорошо присмотрит, в голоде и в холоде не оставит. И ей с тобой разлука будет полезна, и тебе от нее отвыкать пора. И чем раньше, тем легче будет вам обеим.

— Да как же отвыкать? Что же я тогда делать-то буду тут, в лесу Навьем? Неужто всю жизнь только книги перебирать? Лишь на это и гожусь?! — разозлилась я, хотела уж и из-за стола вскочить, да Кощей на меня так тяжело взглянул, что меня будто к месту клиньями прибило.

— Когда владения мои осматривать поедем, тогда и ясно станет, на что годишься, — сказал — как кулаком по столу ударил, хоть и голос по-прежнему ровным оставался. — А сейчас — ешь.

Делать нечего — повиноваться пришлось. Да и живот уж тянуло, перекусить и впрямь не помешает. Однако же насытившись, посмоттрела я снова на Кощея. Казалось, будто и успокоился он, увидев, что я больше не перечу, и пока промеж нами вновь брань не началась, решилась я вопрос задать, каковой меня уж весь обед мучал.

— Скажи, царь Кощей, коли нельзя никому границу Леса пересекать, то что де Гамаюн над деревней нашей делал?

Глава 18

Кощей до того, как я заговорила, задумчив крутил ме; пальцев тонкий бокал, потом на меня взгляд поднял и вздохнул.

— Гибнет природа без нас, без жителей Нави. Люди ее используют, истощают — все берут, а назад отдавать не умеют. Потому и начал я понемногу посылать гонцов своих, чтобы где дождиком помогли, где теплым днем. Иногда Леший в лесу деревца молодые нарастит, в другой раз водяной новый источник пробьет — кабы