Двор Ледяных Сердец - Элис Нокс

Он снял их.

Все шесть меток.

Сдержал обещание. Отпустил.

Я свободна.

Нужно было радоваться. Вскочить с постели, кричать от облегчения, смеяться. Я выиграла. Я могу уйти.

Но вместо радости грудь сжималась всё сильнее – тисками, что не давали дышать. Горло перехватывало. Глаза начало щипать.

Почему так больно?

Почему хочется плакать?

Всё правильно, сказала я себе, сжимая пальцы на груди. Именно так и должно было быть. Он выполнил своё слово. Он честен. Он справедлив.

Теперь я просто девушка. Без меток, без магической связи, которая тянула меня к нему, как компас к северу.

Без него.

Нужно одеться. Собрать вещи. Подготовиться к отъезду.

Я завернулась в простыню плотнее – она была мягкой, пахла им, и от этого стало ещё хуже – встала и направилась к двери. Ноги ступали босыми по холодному каменному полу, и от этого прикосновения мурашки побежали вверх по икрам.

Но тут услышала звук.

Из соседней комнаты.

Возня. Потом приглушённый голос – низкий, мужской. И смех – женский, мелодичный, довольный.

Я замерла в шаге от двери, нахмурилась.

Осторожно, стараясь не издавать ни звука, я потянула ручку на себя. Дверь открылась бесшумно – тяжёлая, массивная, но петли были смазаны. Я приоткрыла её на пару дюймов – ровно настолько, чтобы заглянуть в щель.

И моё сердце остановилось.

Кабинет.

Большой, просторный, залитый утренним светом. Массивный стол у окна, заваленный бумагами и картами. Книжные полки до потолка – тома в кожаных переплётах, старые, зачитанные.

И Кейлан.

Он стоял у стола, спиной ко мне. На нём был халат – тёмно-синий, почти чёрный, из тяжёлого шёлка. Халат был небрежно завязан на поясе и распахивался на груди, открывая бледную кожу и линию мышц. Волосы растрепаны – падали на плечи серебристым водопадом, спутанные, будто он только что встал и не удосужился расчесаться. Он был босой, и в его позе, в том, как он стоял, было что-то расслабленное, сонное.

Но он был не один.

Верена.

Она сидела на столе прямо перед ним. И она была… она была в полном параде.

Платье алое – глубокого, кроваво-красного оттенка, что сиял в утреннем свете, как рубин. Оно облегало каждый изгиб её фигуры, с глубоким вырезом на груди и длинным разрезом сбоку. Ткань была расшита золотыми нитями – узоры вились по подолу, поднимались выше, к талии, мерцали при каждом движении. На голове – корона. Изящная, из переплетённого серебра, инкрустированная рубинами размером с вишню. Они горели, как капли крови. Волосы уложены в сложную причёску, ни единого выбившегося локона.

Она выглядела так, словно собралась на коронацию. Или на бал. Или на приём послов.

Но сейчас она сидела на столе, откинув голову назад, и улыбалась.

А он стоял между её ног.

Руки упирались в столешницу по обе стороны от её бёдер – широко расставленные, напряжённые. Тело наклонено вперёд, зажимая её между собой и столом. Лицо в дюйме от её лица.

Он что-то шептал ей.

Я не могла разобрать слов – только обрывки, что долетали сквозь тишину.

– …всегда…

– …знаешь…

– …желал…

Его губы двинулись ниже – медленно, лениво – коснулись её щеки. Задержались там на мгновение. Потом скользнули к уху, к шее.

Верена закрыла глаза и закатила их под веками – от удовольствия, от предвкушения. Улыбка на её губах стала шире, торжествующей.

Его губы опустились на её ключицу. Лёгкий поцелуй. Потом ещё один, чуть ниже.

– Я знала, – её голос прозвучал громче, отчётливо. – Знала, что ты желаешь меня. Что рано или поздно ты вернёшься ко мне.

Он поднял голову. Медленно. Посмотрел ей прямо в глаза.

И улыбнулся – медленно, темно, совсем не так, как улыбался мне.

– Конечно, – его голос был низким, бархатным, с хрипотцой, что посылала мурашки по коже. Но сейчас он звучал иначе. Холоднее. Жёстче. – Как я мог променять королеву…

Его рука скользнула ей на талию. Пальцы сжались властно, притягивая ближе.

– …на жалкую смертную?

Мир взорвался.

Нет – он не взорвался. Он просто… остановился.

Моё сердце перестало биться – я знала, что это невозможно, но клянусь, оно просто замерло в груди, будто кто-то сжал его ледяной рукой и не отпускал. Лёгкие перестали работать. Я не вдыхала, не выдыхала. Просто стояла, вцепившись в дверной косяк, и эти слова медленно, мучительно проникали в сознание, пробивались сквозь шок, впивались, как ледяные иглы.

Жалкую смертную.

Он притянул её к себе – резко, требовательно.

Их губы встретились.

Поцелуй был жёстким, голодным, без намёка на нежность. Он целовал её так, будто пытался поглотить, подчинить, заявить права. Она ответила мгновенно – обвила руками его шею, притянула ближе, запустила пальцы в его волосы – те самые волосы, что я гладила прошлой ночью, когда он лежал рядом и шептал моё имя.

А я просто стояла.

И смотрела.

И чувствовала, как что-то внутри меня ломается.

Не быстро. Не громко. Медленно, мучительно, как лёд под весом, что трескается сначала тихо, потом всё громче, пока не проваливается совсем.

Грудь сдавило – настолько сильно, что я не могла вдохнуть. Воздуха не хватало. Я открыла рот, пытаясь втянуть хоть немного кислорода, но горло сжалось, как будто чья-то рука обхватила его и душила. Глаза начало жечь – сначала лёгкое покалывание, потом сильнее, острее, пока не выступили слёзы, горячие и жгучие.

Я хотела закричать. Ворваться туда, оттолкнуть её, потребовать объяснений. Но голос не слушался. Тело не двигалось. Я просто стояла, вцепившись в холодное дерево дверного косяка так сильно, что ногти готовы были сломаться.

Я хотела отвернуться. Захлопнуть дверь, убежать, чтобы не видеть, как он целует её, как его руки скользят по её талии, как она улыбается в поцелуй.

Но не могла.

Я смотрела – как завороженная, как проклятая – и не могла оторваться.

Он целовал её.

После прошлой ночи. После того, как смотрел на меня в темноте так, будто я была чем-то невозможным, недостижимым, драгоценным. После того, как его дыхание срывалось, когда я касалась его груди. После того, как он шептал моё имя – снова и снова – словно молитву, которую нельзя прерывать.

Жалкую смертную.

Эти слова эхом отдавались в голове, громкие, резкие, как удары колокола. Они вибрировали где-то под черепом, расползались по сознанию, уничтожая всё, к чему прикасались.

Жалкую.

Смертную.

Вот кем я была для него. Всегда.

Не особенной. Не уникальной. Не той, ради кого можно было